Пробился!

Он рванул левый повод, поворачивая скакуна, дотянулся до рукояти застрявшего в щите меча, раскачал, выдернул и бросил на землю, следя, как в двух саженях Касьян рубится с толстым грабителем, умело орудующим саблей. Скрежет сталкивающихся сабель перемежался со стуком щитов, которыми оба бойца действовали весьма ловко. Боярин дал коню шпоры — но холопу помочь не успел: вотяк привстал в стременах, навалился на Касьяна щитом сверху, закрывая половину неба — но саблей резанул понизу, и резанул не по телу, защищенному доспехом, а под щитом, по руке. Старый воин вскрикнул, открылся, пытаясь отмахнуться клинком — и тут наконец Илья Федотович опустил кистень станичнику между лопаток. Тот харкнул кровью, содрогнулся всем телом…

— Ты как?! — крикнул боярин.

— Живой… — Касьян обнял щит, придерживая его здоровой правой рукой, и было видно, как вниз стекают струйки крови. — Выберусь, Илья Федотович.

— К обозу уходи! — Боярин Умильный хлопнул кобылу мертвого, но упрямо держащегося в седле вотяка по крупу, отгоняя ее в сторону, и опять дал шпоры своему скакуну, торопясь к Лебтону. Немец, одетый в кирасу, глухой шлем и наручи, явно выдыхался, отбиваясь от двух вертлявых вотяков, гарцующих вокруг, а холопы помещика сцепились с небольшой группой станичников, отступающей к лесу.

— Ур-ра-а! — закричал Илья Федотович, отвлекая разбойников на себя. Один из врагов повернулся, и немец не оплошал: подставив под скользящий удар противника прочную кирасу, он перехватил меч двумя руками и опустил его на спину отвернувшегося вотяка. Того словно ветром с седла смахнуло. Лебтон торопливо махнул своим длинным клинком в обратную сторону, пронеся лезвие над самыми ушами кобылы и вынудив пригнуться уцелевшего грабителя. Тут уже и Умильный подскакал, взмахнул кистенем, вколачивая прикрытую треухом голову глубоко в плечи.

— Благодарю вас, Илья Федотович, — прохрипел из-под шлема немец, опустив меч.

Боярин не ответил, оглядывая поле битвы. Помогать больше некому: холопы Лебтона, потеряв одного из своих, вчетвером добивали двух вотяков. С другой стороны трое станичников пятились от помещика Корнеева, вместе с холопом прижимающего их к смородиновым кустам. Один из грабителей уже лишился шапки, и по голове его струилась кровь, второй потерял щит — стало быть, не отбиться им от закованных в сталь и умелых в бою ратников. И все… Больше врагов не осталось.

Правда, из семи десятков своих боевых товарищей Илья Федотович видел в седлах не больше половины. Дорогая победа, за такую похвалы не жди.

Боярин поворотил коня, подъехал к Касьяну, все еще не расстающемуся со щитом:

— Руку покажи.

— Не тронь, батюшка Илья Федотыч. Мне так легче.

— Постой, дай щит снять помогу.

— Ни к чему… — попытался протестовать холоп, но хозяин, придерживая щит, решительно отвел его правую руку, повернул сколоченный из ясеневых досок диск и увидел длинную белую полосу кости, с которой вотякская сабля срезала все мясо.

— Потерпи малость… — Боярин достал засапожный нож, быстрым движением перерезал ремни. Щит упал. Рука холопа безвольно повисла, а следом и он сам стал заваливаться на бок.

— Родион! Ефрем! Ермила! — удерживая Касьяна, закричал Илья Федотович. — Слышит меня кто-нибудь, сучьи дети?! Ко мне!

Подскакал Ермила, спрыгнул на землю, принял обмякшее тело товарища, опустил на траву.

— Руку ему перетяни потуже, пока кровью не истек, — приказал Умильный. — И мхом раны переложи. Кого еще из наших видел?

— Родион у реки остался. Там несколько станичников пытались на коней сесть.

— А остальные?

— Больше ни души.

Илья Федотович зло зашипел. Прохора он оставлял при заводных, Родион у реки, Ермила здесь. Трое. Это что же получается, он в этой сече осьмнадцать душ положил? Да после такой победы впору голым по миру идти! По спине пополз неприятный холодок. Боярин Умильный спешился, кинув повод на луку седла касьяновского мерина, и зашагал через поляну, заглядывая в лица павших ратников и походя добивая раненых вотяков. Вот с раздробленным лбом лежит белобрысый Матвей, а вот Егор, с виду даже не раненый, но не дышит. Андрей, Олег… Илья Федотович перекрестился и развернулся к обозу.

Смерды, подобно покорным овцам, стояли привязанными к телегам и ждали своей участи. Даже девки с телег и те убежать не пытались. Разве из малых детей кто, почуяв отсутствие присмотра, чесанул в лесные дебри. Правда, когда боярин начал перерезать веревки, невольники стали плакать, вставать на колени, пытались целовать руки — но сейчас это благодарное раболепие не вызывало у помещика ничего, кроме брезгливости.

— На поляну ступайте, — отмахивался он. — Раненых, убиенных подберите. Они за вас живот отдали. Сами откуда?

Ответы звучали разные: Рагозы, Романы, Бутырки, Лупья, Пура, Ярань — похоже, вотяки прошлись по вятской земле изрядно, не забыв ни единого поместья вокруг древнего монастыря. Но вот из самих Богородиц он не встретил никого и спросить о судьбе дочерей не смог.

Когда Илья Федотович вернулся к месту сечи, десятки смердов уже успели расчистить поляну, перенеся на повозки раненых и павших русских воинов, раздев и побросав в реку вотяков. С некоторым облегчением боярин Умильный увидел среди всадников Тихона, Славослова, Ергу, Тюмоню и еще нескольких холопов. Значит, потери его составили не полтора десятка людей, а где-то семь или восемь. Все меньше разору получается.

— Как ты, Илья Федотович? — выехал навстречу боярин Дорошата.

— Плохо, Семен Юрьевич, — честно признался помещик. — Похоже, не один отряд у вотяков был, а несколько. И ушли разными путями. Эти поместья возле монастыря грабили. А кто в Богородицком был — то неведомо. И куда сгинули, непонятно.

— А ты бея ихнего расспроси, — усмехнулся Дорошата. — Знает поди, с кем дружбу водил.

— В полон взяли? — встрепенулся боярин.

— Подобрали бесчувственным. Резать не стали. Подумали — может, спрос захочешь учинить? Ты ведь у нас ныне воевода, Илья Федотович.

Холопы соседа торопливо приволокли и поставили перед очами помещиков гладко выбритого черноглазого вотяка с узкой кровавой полосой на горле. Илья Федотович сразу узнал своего недавнего противника — пусть даже с того успели содрать бахтерец[90]и мисюрку. Впрочем, станичник оставался в темно-синей шелковой рубахе и парчовых шароварах, которые все равно выдавали его высокое звание.

— Каких будешь, тать? — склонивши голову, спросил Умильный.

— Да полно тебе, боярин, — с усмешкой ответил вотяк. — Сегодня ты победил, я твой полонянин, и род мой выкупать меня должен. Завтра ты ко мне попадешь, и за тебя московитский царь серебро отсыплет. Какой я тать? Я бей Фатхи Кедра, древнего рода воинского. Слыхал про таких?