– А если мастер перестанет учиться – что с ним будет?

– Он растеряет умения. Вряд ли погибнет – внутри мы достаточно прочные. Но с жизнью в столице он может распрощаться. Добро пожаловать на окраину.

Рыбу передёрнуло от этой мысли – видно, «окраина» для него была чем-то сродни ссылке в Сибирь на вечное поселение.

Наташа вспомнила истории, которые старожилы агентства рассказывали о юности Прямого и Весёлого. Должно быть, в те времена друзья-совладельцы были мастерами – и очень хорошими мастерами. Пока не перестали учиться. Теперь они – никто. Отправить бы их на окраину жизни!

– А у вас есть такие люди… такой специальный отдельный лар… Вот они живут, ничего не делают, а всё равно живут? – спросила Наташа.

– Вообще ничего? – уточнил Рыба. – Или ничего такого, что можно увидеть глазами?

– Вообще ничего! Ничегошеньки! Коптят небо, потребляют всё подряд, другие им завидуют. Наверное, аристократы, да?

– О нет, им есть что делать. Они должны подчиняться строгим законам, жить безупречно, чтобы не уронить свою честь. Даже если ты рождён художником в семье аристократов – ты не станешь художником. Будешь плохим аристократом, который тратит все силы на то, чтобы жить по правилам. И духи к тебе не пробьются.

– Зачем же нужны такие правила?

– Аристократы принимают законы, по которым живёт вся Просвещенная Империя. Тот, кто создаёт законы для других, сам должен соблюдать ещё более строгие законы.

– Ага, значит, аристократы всё же производят кое-что – законы. Не подходит. Неужели у вас совсем нет людей, которые живут в своё удовольствие? Чтобы всё у них было, и ничего им за это не было?

– Таких я не видел. Разве что на окраинах. Если твой род, твоя семья кормит тебя, а ты упиваешься бездельем. Не могу представить себе такой род, но на окраинах чего не случится.

Похоже, для Рыбы и ему подобных «окраина» – явление несколько иного порядка, нежели Сибирь. Это миф о загробной жизни. Может быть, нет никаких окраин. А может быть, они только снятся столице Просвещенной Империи. Они ей снятся, а она в них верит.

Рыба выключил монитор и сдвинул его к потолку. Потом огляделся по сторонам и поместил пирамидку с гнёздами на свободную полку.

– Вот ты собрал эту хреновину, а дальше что? – тоскливо спросила Наташа. – Теперь ещё чашки лепить будешь, да?

Нарядные люди праздно прогуливались за прозрачной стеной. Это только с виду они такие беззаботные, а на самом деле каждый соблюдает строгие правила.

Рыба неторопливо вытер руки специальным жестким полотенцем, как он делал всегда после работы, снял свои смешные нарукавники и только после этого сообщил, что сегодня у него – день учебы. Он трезво оценил свой уровень, немного ужаснулся и теперь свободен. К тому же он подготовил для Наташи сюрприз. Сегодня один художник будет представлять в Галерее на набережной свою новую картину.

Они вышли из мастерской и влились в поток горожан, мирно текущий по бульварам и проспектам столицы.

– А к маме твоей когда поедем? – напомнила Наташа. – Неужели ты не хочешь найти путь от тебя ко мне?

– Очень хочу. Я поговорил с секретарём матери. Удивительно, но она уже знает, что у меня появилась какая-то особенная подруга. И потому настаивает, чтобы я непременно привёз к ней тебя. Каждое утро секретарь сообщает мне о свободных часах и минутах. Как только они совпадут…

Рыба говорил что-то ещё, но упоминание о «свободных часах и минутах» встревожило Наташу – словно она не доделала важную работу и напрочь об этом забыла. Маленький смерч возник где-то на периферии сознания. На него, как на катушку, наматывалось изображение – скоро смерч сметёт, вернее, намотает на себя весь хрупкий мир, а Наташу унесёт за тридевять земель. Почувствовав, что ноги её отрываются от земли, она обхватила Рыбу за плечи, прижалась к нему, закрыла глаза. Но даже с закрытыми глазами Наташа видела материализовавшееся воплощение своей тревоги. Смертельная воронка приближалась, но вращалась всё медленнее, как будто в ней заканчивался завод. Потом замерла и рассыпалась на крошечные цветные квадратики, которые растаяли в воздухе без следа. Тревога мало-помалу отступила. Наташа разжала руки.

– Представляешь, – стараясь говорить насмешливо и легко, сказала она, – Стоило вспомнить про работу, и меня чуть ветром не унесло.

– Я так и не понял, что ты делаешь на своей работе? – спросил Рыба. – Почему она вытворяет с тобой такие фокусы?

– Это сложно объяснить. Я чувствую, как жернова постепенно перемалывают меня, делая мукой для корпоративного пирога. И, о ужас, я сама своей работой привожу в движение эти жернова. Я продаю воздух. Даже нет. Я продаю представление о том, что воздух, которым можно дышать бесплатно, надо покупать. Ты каждый день делаешь своими руками что-то материальное. А я ничего не произвожу. Я – офисный планктон. Я только суечусь и молочу кулачонками воздух. Который потом пытаюсь кому-то продать. Когда я умру – не останется ничего полезного. Ничего, что помнило бы обо мне. От этого я особенно устаю. Потому что зачем я тогда?

– Когда я умру, надо мной можно будет насыпать курган из чашек, которые я сделал. Но я живу не для того, чтобы делать чашки, поверь.

– А для чего?

– Чтобы жить. Есть, пить, гулять, дышать, курить. Чтобы сниться тебе. Чтобы ты снилась мне.

Они свернули на тихую улицу. Чуть закопченные деревянные избушки, похожие на печки-буржуйки, торчали по обе стороны. Они стояли на кривеньких изогнутых ножках, обвитых серебристо-серым плющом, и казались одинаковыми, если бы не резьба: все дома были украшены по-своему. Как если бы собрались народные умельцы с разных концов земли, и каждый вырезал на вверенном ему строении свои национальные узоры. Наташа поманила Рыбу в заросли плюща. Серебристо-серые плотные листья скрывали от посторонних глаз уютную беседку с широкой скамьёй, обитой мягким материалом. До показа картины оставалась ещё масса времени.

Так бывает в хрупком мире: Наташа оглядывается по сторонам, видит дверь, которую раньше не замечала, открывает её и обнаруживает комнату, или просто матрас, висящий в пустоте. Она найдёт такой матрас даже в пустыне, если рядом будет Рыба.

По улице, мимо резных закопченных домов, прогуливались ни о чём не подозревающие граждане в нарядных костюмах. А тем временем в тайнике, совсем рядом с ними, в гуще серебристо-серых зарослей, сон и явь сливались в одно.

– Ну вот, теперь я готова к встрече с искусством! – объявила Наташа, помогая Рыбе освободиться из объятий плюща. Застёгивая свои крючки, он основательно запутался и чуть не остался в беседке навсегда, в качестве детали интерьера.

Они миновали квартал избушек на курьих ножках и вышли на набережную. К воде сбегали ступени, у причала стояли яхты, чем-то похожие на двухэтажные колымаги, что двигались по улицам города. Но всё-таки средства водного транспорта больше отвечали требованиям безопасности. Хорошо, что здешние жители понимают хотя бы это: лучше прослыть владельцем не самого оригинального корыта, чем уйти на дно вместе с тремя тоннами завитушек. А может быть, все самые нелепые лодки утонули, и это – естественный отбор?