Он осторожно сделал один шаг и замер. Годами тренированное чувство равновесия уберегло его от падения. Еще шаг, еще…

Когда он добрался до ближайшей двери, в глазах уже плавали оранжево-красные разводы. Губы спеклись, в горле пересохло. Теряя остатки сознания, Олег ухватился за дверную ручку, потом нажал на звонок…

Пелена предвечернего зноя и легкая дымка раскаленной солнцем рыжей пыли… Все это стало привычным, как приглушенный хор звуков: издалека доносилось лязганье стальных траков и тяжелый рокот моторов броневых машин, им вторил басовитый шелестящий гул вертолетов.

Размеренно текли армейские будни в «учебке». Привычной была и окружающая, иссушенная азиатским солнцем панорама городка. Рядом, с плаца, раздавались хриплая брань раздраженных сержантов и ритмичное топанье тяжелых солдатских сапог. С незамощенной площадки в глубине двора слышался тихий говор курсантов: они на солнцепеке вяло разбирали и чистили ручные пулеметы. Из тренировочного городка резко звучали команды.

Олег перевернулся на спину и опустил веки. Душно. Чувствовал, как приятно вот так лежать на горячей плоской глиняной крыше, подставляя грудь местному знойному солнцу. Странно, что на гражданке он не сумел познать этого чуда и блаженства – беззаботного лежания, ощущения ленивого расслабления мышц. Теперь-то уж он отведал, что слаще этого ничего не бывает на свете.

Каким-то уголком сознания подумалось, что здесь он стал ближе к земле, к простым земным радостям и к простым мыслям. Меньше этих сложных заумствований и условностей, которыми была напичкана его городская жизнь. Свои – это те, кто одет в такую же, как и ты, форму, а что делать – подскажет устав, инструкция или приказ.

Даже с закрытыми глазами Олег мог безошибочно представить картину окружающего пейзажа. В замершем душном небе ни одного спасительного облачка, словно кто-то сгреб их с неба в кучу и унес. Но, если спустить взгляд ниже, становился ясным замысел небесного вора. Облака густой белизной были набросаны на хлопковые поля, что близко подступали к военному городку, и каждый кустик, каждая веточка держали в раскрывшихся коробочках белоснежные крохи. А иногда эти поля вдруг представлялись уже стосковавшемуся по русской зиме курсанту заваленными рассыпчатым снегом. Как будто ночью нежданно выпал, повалил он крупными хлопьями – искрящийся, танцующий, пронзительно-холодный… Но от горячего дыхания знойного ветерка видение, желанное и недостижимое, рассыпалось. Временами, когда с полей хлопчатника начинал крепко тянуть раскаленный и душный ветер, казалось, что они забрались со своим военным городком в чрево огромной разогретой духовки, если не в адское пекло.

«Хотя нет, – тут же одернул он себя, – не пекло. Есть места и похуже».

Все вокруг притихло, послушно и раболепно застыло под беспощадными лучами солнца. А небо, бездонно-синее небо, со своей вечной отрешенной прохладой, со своим далеким космическим холодом, было словно отрезано, отгорожено от этого клочка земли толстым, прозрачным и чуть дымчатым стеклом. Как будто гигантским стеклянным колпаком накрыли небольшой древний азиатский городок с его узкими кривыми улочками и единственным прямым новым проспектом в центре. Все вокруг – и ближайшие желтоватые сады, и просторный военный городок, и бескрайние поля хлопчатника, и даже те горы, что блекло-серыми, похожими на верблюжьи горбы, покатыми выступами вырисовывались вдали, а вместе с ними и далекие горные вершины с сахарно-белыми папахами на макушках, – кажется, дымилось от солнечного жара.

Трудно было поверить, что по календарю идет последняя декада октября, и по московским меркам давно должна бы наступить осень. Словно по контрасту с местной засухой, Олег вдруг вспомнил природу российской средней полосы с ее сказочным изобилием зелени и воды, с росистой травой, от которой моментально сыреют сапоги, с наползающими в сумерках густыми влажными туманами, с бело-зелеными пространствами прозрачных березовых лесов.

От воспоминания сразу захотелось пить, Олег медленно облизал пересохшие губы и подумал о том, что успел привыкнуть даже к этой постоянной жажде и ощущению соли в горле.

«Осень, – восторженно подумал он. – «Унылая пора, очей очарованье…» Перед мысленным взором возникли и поплыли широкие лиственные леса, одетые в «багрец и золото». На мгновение он перенесся в подмосковные края, вспомнилась прошлогодняя октябрьская прогулка к приятелю Славки Торшина – как сошел с электрички в Голицыне, что по Белорусской дороге, как шагал по лесу, вдыхая смолянистый аромат хвои, смешанный с щемящей прелью и духовитым грибным запахом. Осины полностью оголились, кроны берез поредели, их листья ажурным золотом висели на ветвях, и казалось, будто на плечи белостволок накинуты дорогие узорные шали. Только дубы, молодые да старые, не торопятся расставаться со своим еще густым темно-зеленым нарядом…

А когда наступит здесь, в этих азиатских краях «унылая пора»? Ответа он не знал. Но твердо знал другое: этого самого местного «очарования очей» он не увидит. Учеба в школе сержантов шла к концу, к своему логическому завершению. Куда пошлют потом, куда распределят по окончании – на знойный ли юг или на суровый север, ни он, ни его «коллеги» не ведали. Только строили предположения. Сейчас у Олега, пожалуй, была одна из последних возможностей насладиться щедрой азиатской теплотой.

Полуоткрыв глаза, он впитывал всем телом лучи октябрьского светила, наслаждался редкими минутами отдыха. Длинный курсантский день в школе воздушно-десантных войск шел на убыль.

Плоскую крышу просторного сарая для хранения дров и угля, что находился в глубине за курсантской столовой и складом, Олег приметил давно, почти с первых дней пребывания в «учебке». Вот только пользоваться ею ему и его друзьям приходилось не часто. Не было для этого времени. Но все же ребята его выкраивали, выгадывали минуты и лезли на крышу по пирамидальному запыленному тополю. Сбрасывали с себя солдатские застиранные робы, располагались, словно на пляже, вольно и беззаботно, загорали.

Учился Олег прилежно, хотя в отличниках и не значился. Нормативы, особенно по физподготовке, перекрывал с лихвою. И когда другие потели и пыхтели на спортивных снарядах, Олег мог себе позволить поблаженствовать на «пляже» – позагорать на крыше сарая. Спорт, которому он посвятил почти половину из прожитых им двух десятков лет, бесконечные изнурительные тренировки и еще более напряженные состязания закалили его тело. Здесь, в школе, ему все давалось легко, появлялись небольшие «окошки» личного времени. Свои спортивные успехи Олег особенно не афишировал, в кругу десантников хвастаться силой и ловкостью было не принято. За него красноречиво говорил небольшой продолговатый, серебристого цвета значок, привинченный на гимнастерке, на котором было выведено лаконичное: «Мастер спорта СССР».

Олег чуть приподнялся, опершись локтями о крышу, и стал смотреть вниз – на раскинувшийся внизу прямоугольник двора, на разлинованный белой краской и вытоптанный солдатскими сапогами серо-голубой асфальтовый плац для строевых занятий, на геометрически-безупречный фасад казармы, штаб, спортивный зал, учебный корпус, столовую. А дальше простирались полигон и аэродром… Он вдруг испытал какое-то странное чувство, почти стыдливую привязанность к этому военному городку, где провел несколько месяцев. Со всем этим в ближайшее время предстояло распрощаться навсегда.