– Именно! За сборную команду вольного стиля, – Никитенков повеселел, полагая, что маневр удался и парень, по всему видать, уже сломался. Пару минут покуражится для успокоения совести и даст согласие.

– Подумать надо, – сказал Бестужев с какой-то бесцветной интонацией в голосе.

– Думать всегда полезно, даже на службе, – выпалил Никитенков и сам засмеялся своей шутке, посмотрел на Олега, как бы приглашая и того посмеяться.

– Вот и я о том же, – Олег вдруг почувствовал, что уже устал стоять перед капитаном и полковником. Было душно, правда, время от времени «подхалимчик» присылал и ему волны прохладного ветерка.

Капитан ему явно не нравился. Олег не знал еще, отчего у него возникли такие мысли, но подумал, что не стоит снова делать упор на спорт. Да и ни к чему сейчас снова оказываться на виду.

– Как говорят у нас в Средней Азии на базарах, высокие договаривающиеся стороны пришли к обоюдному согласию, и купля-продажа состоялась, – весело сказал довольный собой капитан и, считая дело законченным, добавил: – Садитесь к столу и пишите рапорт!

– Так я же сказал, что подумать надо, – Бестужев произнес эту фразу и мысленно отметил: «Вот и все! Кажется, теперь я никуда не поеду, ни в какую спортивную роту».

– Что?! – Никитенков чуть подался грузным телом вперед. Его внимательный, изучающий взгляд становился все холоднее. – Вы согласны на перевод в спортивную роту или нет?

В кабинете повисла тягучая тишина. Только слышно было, как монотонно рокочет мягкими лопастями «подхалимчик» на письменном столе полковника.

Никитенков замер в своем кресле, ожидая решения курсанта. Он был уверен в положительном ответе и мысленно уже придумывал способы приструнить «столичную птичку». Он так и подумал: «приструнить столичную птичку». Но его уже грызли сомнения: «Было в этом москвиче что-то необычное, не характерное для остальных солдат. Вдруг в самом деле сдуру откажется?»

Бестужев неподвижно застыл посреди комнаты, храня молчание. Он наблюдал за ярким потоком света, который ложился в кабинет через открытое окно, в солнечных лучах «подхалимчик» заставлял танцевать тысячи пылинок. Спиною чувствовал, что гимнастерка, которую выстирал только вчера, которая еще час назад была свежей, уже взмокла от пота.

– Как понимать молчание? – не выдержал капитан, решив не упускать из рук инициативу, и тут же ответил за курсанта: – Молчание знак согласия.

– Нет!

Голос Олега прозвучал резко и вызывающе. «Вот и все! – облегченно подумал он. – Конец!» На минуту ему показалось, что он ринулся вниз, в пустоту. Точно такое ощущение он испытывал, когда делал решительный шаг за срез люка самолета в небо и летел в сгустившемся от скорости воздухе, уцепившись за спасительное кольцо парашюта. А есть ли у него сейчас парашют и это самое спасительное кольцо?

– Понятно, товарищ курсант!

Капитан Никитенков, казалось, сразу потерял к нему интерес. Он посмотрел на часы, вдруг вспомнив, что в шесть тридцать у него назначена встреча с местными спортивными руководителями. Никитенков взял свою форменную фуражку, поднял со стола объемистую кожаную папку.

– Ну что же, – произнес он на прощание почти без всякого выражения, – в Уставе ничего не говорится о том, что мастер спорта обязательно должен служить в спортивной роте, если он этого не желает. Мы никого насильно не принуждаем к этому.

Обменявшись рукопожатием с полковником, Никитенков, мягко ступая, пошел к двери. Но вдруг остановился и резко повернулся к Бестужеву:

– Двери в спортивную роту мы вам не закрываем. Если все же надумаете, пишите рапорт. Я не обидчив, поддержку обещаю, – и, не дожидаясь ответа курсанта, вышел.

– Так что думайте, курсант Бестужев! – в глазах Бати Олег уловил огонек уважения и радости.

Дорога, дорога… Нет ей, кажется, ни конца ни края…

Бежит навстречу, стелется под рубчатые скаты колес тяжелых машин бесконечная лента асфальтированного шоссе. Серо-бурая вблизи, щербатая и местами волнисто продавленная, эта лента все набегает и набегает из неведомого далека. Там, впереди, в зыбком мареве зноя она кажется иной, блекло-голубой, почти небесного цвета, а на подъемах и спусках блестит зеркально, словно не дорога, а живительная водная гладь. Но нет рек в этом высушенном и прокаленном, серо-коричневом пыльном краю, где горы покаты словно специально, чтобы глазу было не за что зацепиться, а растительность нищенски скудна и измождена хроническим безводьем. Ни одного по-настоящему зеленого пятнышка жизни, ни одного деревца. Одни только верблюжьи колючки, корявые, засохшие, да безжизненные метелки изжелтевших трав. Да и те кустятся больше по ложбинам, а синеватые глинистые холмы и взгорки гладки.

Лишь вдали, словно нарисованные и как будто оторванные от горизонта, в знойном мареве небес вздымаются гряды гор. Бледно-фиолетовые, иногда даже сиреневые, они тянутся вверх вершинами, на которых, точно белоснежные чалмы, ясно светится снег. Туда, все ближе и ближе к ним, где наверняка в горных распадках и ущельях таится спасительная прохлада, убегает лента дороги.

Олег, убаюканный монотонным движением колонны, смотрел на окружающий однообразный пейзаж. В справочниках это значилось «горно-пустынная местность», и он как-то отрешенно осознавал, что эту землю чужого, сопредельного государства, безрадостную и иссушенную вечным томлением по живительной влаге, это бездонное синее небо с редкими, похожими на клочья ваты облаками, не приносящими дождя, этот пышущий жаром круг солнца, эти далекие и неясные горы – все это надо будет принять сердцем, может быть, даже полюбить, а уж привыкнуть к этому – наверняка. И едут они сюда не в кратковременную туристическую поездку, а на длительный срок, и многие из этих ребят, которые сидят с ним плечом к плечу и так беззаботно балагурят, останутся здесь навечно.

Позади остались торжественные проводы, красные знамена и транспаранты с лозунгами, сверкающая на солнце гремящая медь военных духовых оркестров, напутственные речи, переправа на сноровистом и емком пароме по светло-коричневым мутным водам довольно широкой Амударьи, снова музыка на другом берегу, и снова речи, но уже на чужом языке, с переводчиками, советские и афганские флаги, белые и черные чалмы афганцев…

А после была дорога. Сначала она пролегала почти по такой же, как и в советской Средней Азии, местности, кишлаки мало чем отличались от наших – такие же глинобитные высокие дувалы, дома с плоскими кровлями, курчавая поросль виноградников над крышами, и поля, разлинованные ровными ниточками арыков. Все почти то же самое, разве что выглядит поплоше да победнее, и лица встречающихся людей задеревенели в привычном напряжении и беспокойстве.

А дорога уводила все дальше и дальше. Все реже стали попадаться селения, и были они все меньше и меньше, по нескольку домиков, обнесенных, словно крепостным валом, стеной из коричневой мазаной, местами пересохшей на солнце, полопавшейся глины. Чем дальше на юг уводила колонну дорога, тем круче вздымались холмы и безжизненнее становилась иссушенная солнцем окружающая местность.