— Ясно.

— А ты не знал? — Он улыбается, похоже, доволен, что сумел меня удивить.

Качаю головой.

— Они ведь угрожали, что прижмут твою мать? Я их методы знаю. — Захаров кивает, словно давая мне понять «хочешь — отвечай, не хочешь — не отвечай». — Могу помочь стряхнуть их с хвоста.

Пожимаю плечами.

— Конечно, ты еще не решил. Я, наверное, слишком сильно давил на тебя на похоронах Филипа. Во всяком случае, Лила так думает.

— Лила?

— Когда-нибудь она возглавит клан, — он улыбается почти с гордостью. — Мужчины будут идти ради нее на смерть. Убивать ради нее.

Киваю. Конечно, Лила же его дочь. Только когда он говорит об этом вслух — неприятная правда становится очень уж очевидной. Будущее наступит уже скоро, чересчур скоро. Машина резко сворачивает.

— Но некоторые не захотят подчиняться женщине. Особенно женщине, которую так хорошо знают.

Заезжаем в гараж и паркуемся.

— Надеюсь, вы не меня имеете в виду.

Щелкают замки на дверях.

— Да, я тоже надеюсь.

Гараж не достроен: на голом бетоне даже нет привычной разметки. У владельца, наверное, закончились деньги прямо в процессе работ.

Так что помощи тут не дозовешься.

Выходим. Иду вслед за Стенли и Захаровым, а громила с татуировкой замыкает шествие. Когда я принимаюсь озираться, он легонько подталкивает меня в спину затянутой в перчатку рукой.

Гараж новый, а здание, которое к нему примыкает, наоборот — старое. На табличке значится: «Таллингтонская фабрика по изготовлению ниток и иголок». Тут уже давно никто не работает: окна заколочены, а доски заросли толстым слоем жирной черной грязи. Кто-то, наверное, решил перестроить ее в жилой дом, как раз перед последним экономическим кризисом.

Гоню прочь непрошеные мысли — меня же не убивать сюда привезли? Дедушка рассказывал: привозят тебя обычно куда-нибудь такие все дружелюбные, а потом бах — пуля в затылок.

Засовываю руку в карман и принимаюсь незаметно стягивать перчатку. Сердце колотится, как бешеное.

Подходим к лестнице, Стенли немного отстал, Захаров жестом приглашает меня подниматься первым.

— Лучше вы, я-то не знаю, куда идти.

— Осторожничаешь? — смеется он и поднимается сам.

За ним Стенли и громила, я оказываюсь позади. Снял-таки перчатку, сжимаю ее в кулаке.

На втором этаже коридор, освещенный мигающими лампами дневного света. Некоторые перегорели. Передо мной маячит спина громилы. Подходим к большой железной двери.

— Надень. — Захаров достает из кармана пальто черную лыжную маску.

Страшно неудобно натягивать ее на голову одной рукой. Они, наверное, заметили, что вторую я держу в кармане, но молчат.

Стенли стучит, три раза.

Дверь распахивает какой-то незнакомец. Лет ему около сорока. В грязных джинсах, голый по пояс, высокий и худой, со впалой грудью и весь в татуировках: скелеты, отрубающие головы обнаженным женщинам, черти с раздвоенными языками, надписи на кириллице. Татуировки выполнены черными чернилами, и рука у мастера дрожала — любительские; наверняка в тюрьме делали. На лицо падают длинные засаленные пряди. Одно ухо почернело — совсем как дедушкины пальцы. Он здесь не первый день: на полу стоит койка, застеленная грязным одеялом, посередине комнаты стол, сооруженный из строительных козел и куска фанеры, на нем валяются коробки из-под пиццы, почти пустая бутылка водки и завернутые в фольгу остатки пельменей.

Он с вожделением смотрит на меня, потом на Захарова и спрашивает, презрительно сплюнув на пол:

— Это он?

— Полегче. — Стенли встает между нами, второй телохранитель прислонился к дверному косяку и чуть напрягся, словно приготовился действовать в случае чего.

— Ты поменяешь ему лицо, — отвечает на мой вопросительный взгляд Захаров так спокойно, словно речь идет о погоде. — В память о прошлом. Ты мне кое-что должен.

— Сделай из меня красавчика. — От мужчины разит застарелым потом и рвотой, он подходит ближе, но Стенли все еще преграждает ему путь. — Хочу выглядеть как кинозвезда.

— Ладно, — вытаскиваю из кармана руку. Без перчатки. Кожу холодит сквозняк. Зачем-то потираю пальцы.

Мужчина отпрыгивает, Стенли оборачивается и тоже пятится. Голые руки — штука опасная.

— А ты мне правду сказал? Ты ведь не хочешь от меня избавиться? Или стереть мне память, чтобы я имя собственное забыл?

— Зачем тогда тащить сюда мальчишку? — спрашивает Захаров.

Но татуированного мастера смерти он, похоже, не убедил — тот показывает пальцем на мою шею:

— Покажи шрамы.

— У меня их нет. — Я оттягиваю вниз воротник свитера.

— Нет времени на бессмысленные споры, — сердится Захаров. — Эмиль, сядь. Я человек занятой и лично бы не приехал тебя убивать. И я не рискую понапрасну.

Эмиль вроде успокоился — садится на проржавевший складной стул и смотрит, не отрываясь, на мою руку.

— Зачем это? — спрашиваю я у Захарова.

— Потом все объясню. А сейчас делай, как я прошу.

Стенли бросает на меня злобный взгляд: глава клана никого и ни о чем не должен просить. Магический дар и плохие возможности — а у меня разве есть выбор?

Дотрагиваюсь до грязной шеи Эмиля, тот широко распахивает глаза. Сердце громко стучит и у меня, и у него.

Здесь требуется точность и тонкая работа — никогда таких трансформаций не делал. Закрываю глаза и смотрю на мужчину своим странным вторым зрением — он становится податливым и тягучим. Внезапно накатывает волна паники — не помню подробно ни одного мужского лица. Только женщины-актрисы. В голове сплошная расплывчатая круговерть из полузнакомых глаз, носов. На ум приходит лишь Стив Броди, который играл доктора Вэнса во «Вторжении гигантских пауков».

Превращаю Эмиля и открываю глаза. Я, похоже, приноровился к своим способностям: из него получился вполне сносный красавчик а-ля семидесятые. Исчезли шрамы и татуировки. Ухо целое. Стенли изумленно вздыхает. Эмиль дотрагивается до собственного лица и открывает рот от удивления.

Захаров улыбается очень жадной улыбкой.

Потом колени у меня подкашиваются, и я падаю на пол. Тело изменяется и содрогается в судорогах, пальцы превращаются в железные гвозди, кожа сползает, словно со змеи. Слышу собственный вопль, или это стон?

— Что с ним такое? — кричит Эмиль.

— Отдача, — поясняет Захаров. — Потеснитесь, ему нужно побольше места.

Кто-то отодвигает в сторону стол. Я бьюсь на полу.

— Он не откусит себе язык? — интересуется Стенли. — Как-то странно. Он же себе устроит сотрясение мозга. Надо хоть под голову что-нибудь подложить.