Нас было шестеро. Те же, плюс Джеф, мамин племянник из Вирджинии и тётя Элен, незамужняя сестра моего деда. По-моему, она помнила ещё Мафусаила, со времён, когда они вместе учились в Гарварде. Элен была глухой, а Джеф ел так, будто его мучили глисты. Так что особых изменений в разговорах не ожидалось.

Мы отдали должное славной птице.

— Скажите это Флоренс, не мне, — смутилась мама, — она встала рано утром, чтобы приготовить её.

— Приправы просто фантастические, — изрекла моя одна моя Нью-Йоркская знакомая.

— Устрицы из Ипсвича, в конце концов, — ответила мама.

Угощение было в разгаре, мы с Джеффом соревновались за звание обжоры дня.

К моему удивлению, на столе возникла вторая бутылка шампанского. Я смутно отметил, что пьём только мы с отцом. Честно говоря, смутность эта объяснялась тем, что большую часть выпил именно я.

Неизменный пирог с фаршем, потом кофе в гостиной — и вот уже три часа дня.

Отъезд в Нью-Йорк пришлось немного отложить — дабы желудок мог утрястись, а голова — проветриться.

— Марси, вам не хотелось бы немного погулять? — спросила мама.

— С удовольствием, миссисс Бэрретт.

Они вышли.

Остались мы с отцом.

— Я бы тоже не отказался проветриться, — сказал я.

— Не имею ничего против, — ответил он.

Когда мы надели пальто и вышли на зимний мороз, до меня дошло, что именно я попросил его об этом променаде. Вполне можно было найти отговорку — тот же футбол, например, как сделал Джеф. Но нет, мне хотелось поговорить. С моим отцом.

— Она очаровательная девушка, — сказал он. Не ожидая моего вопроса.

Но это и было то, о чём я надеялся поговорить.

— Спасибо, отец. Я тоже так думаю.

— Она кажется... достойной тебя.

Мы были в лесу. Окруженные только облетевшими деревьями.

— Скорее я... достоин её, — сказал я наконец.

Отец взвесил каждое слово. Он не привык к тому, что я соглашаюсь с ним. После стольких лет военных действий он несомненно ожидал подвоха в каждом слове. Но постепенно до него стало доходить. Он спросил:

— Серьёзно?

Мы двинулись дальше. В конце концов, я поднял глаза и тихо ответил:

— Хотел бы я знать.

Хотя прозвучало это довольно таинственно, отец почувствовал, что я честно пытаюсь высказать то, что чувствую. Растерянность.

— Это... проблема?

Я посмотрел на него и молча кивнул.

— Кажется, я понимаю, — сказал он.

Как? Я не рассказывал ему ничего.

— Оливер, нет ничего неестественного, что ты всё ещё страдаешь, — его проницательность застигла меня врасплох. А может он знал, что эти слова могут... тронуть меня?

— Нет, это не Дженни. Я хочу сказать, что думаю, что готов... — почему я рассказываю это ему?

Он не настаивал. Просто ждал, пока я разберусь со своими мыслями.

Потом он мягко сказал:

— Ты говорил о проблеме?

— Её семья.

— О, — ты имеешь в виду... сопротивление?

— Не с их стороны, — ответил я, — её отец...

— Да?

— ...её отцом был Уолтер Биннендэйл.

— Понимаю, — сказал он. И завершил этим коротким словом самый искренний разговор в нашей жизни.

— Я им понравилась?

— Я бы сказал, ты их потрясла.

Мы выехали на Массачусетскую магистраль. Стемнело. На дороге ни живой души.

— Ты доволен? — спросила она.

Я не ответил. Марси ожидала изъявлений восторга. Вместо этого я сосредоточился на пустой трассе.

— Что случилось, Оливер? — наконец произнесла она.

— Ты обрабатывала их.

Она казалась удивлённой.

— И что в этом неправильного?

Я слегка завёлся:

— Но зачем, чёрт побери? Зачем?

Пауза.

— Потому что я хочу выйти за тебя замуж, — ответила Марси.

К счастью за рулём сидела она. Потому как меня эта прямота прямо-таки оглушила.

— Тогда попытайся начать с меня! — рявкнул я.

Мы неслись вперёд, свист ветра вместо музыки. Потом Марси сказала:

— Мне казалось, мы уже прошли этот этап.

— М-м-м, — неопределённо протянул я. Потому что молчание могло бы стать знаком согласия.

— Ладно, Оливер, где мы?

— Где-то часах в трёх от Нью-Йорка.

— Что именно я сделала не так? Точно?

За Станбриджем мы остановились выпить кофе в ГоДжо.

Мне хотелось сказать:

«Ничего».

Но я уже успокоился настолько, чтобы не дать яду излиться наружу.

Я знал, что выбит из равновесия её прямотой. И не в силах придумывать рациональный ответ.

— Хорошо, так чем я тебя достала? — снова спросила она.

Мне понадобилась пара секунд, чтоб ответить:

— Не было этого. Забудь, Марси. Мы оба устали.

— Оливер, ты злишься на меня. Почему бы тебе не выговориться, вместо того, чтобы уходить в себя?

На сей раз она была права.

— О'кэй, — начал я, вычерчивая пальцем круги на лаке стола, — мы провели две недели друг без друга. Да, мы оба были по уши в делах, но я всё время мечтал, как встречусь с тобой...

— Оливер...

— Я не имею в виду только постель. Мне просто хотелось быть с тобой. Мы вместе....

— А, оставь, — сказала она, — Это просто рождественская лихорадка в Ипсвиче.

— Не этот уикэнд. Всё время.

Она посмотрела на меня. Я не поднимал голоса, но он уже начинал выдавать мою злость.

— Мы возвращаемся к моим поездкам последней пары недель?

— Нет. Я говорю о десяти тысячах недель, которые у нас впереди.

— Оливер. Я думаю, что наша работа накладывает определённые карьерные обязательства, не так ли?

Так. Но только в теории.

— Тогда попробуй подумать о «карьерных обязательствах» в одиночестве, в третьем часу ночи.

Я решил, что сейчас она взорвётся. Но ошибся.

— Я пробовала, — мягко ответила Марси, — много раз.

Она тронула меня за руку.

— Да? И каково это — оставаться только в обществе гостиничных подушек? — выяснял я.