— Да, пожалуйста. — Идя под конвоем на допрос, Антон придумал держаться вежливо, но без какого бы то ни было по отношению к себе амикошонства.

— Я постараюсь не быть назойливым. Вас ведь когда сюда доставили? Вчера после убийства?

— Совершенно верно.

— Как его, напомните…

— Кого?

— Убитого.

— Игорь. Игорь Каликин.

— Каликин. Это фамилия по отцу?

— По матери.

— Что «по матери»?

— Фамилия.

— А-а-а, а мне подумалось — это вы меня хотите «по матери». А почему не по отцу?

— Не знаю. Он их оставил.

— А его как?

— Заботкин.

— Забо-о-откин. Ан и не позаботился. Вас эти добры молодцы из местной ментуги сразу сюда доставили?

— Нет, сначала у себя пытали, а потом уж сюда.

— Так прямо и «пытали»?

— Именно «прямо».

— С применением?

Антон не понял вопроса.

— Что вы имеете в виду?

— Ну я имею в виду — с применением орудий-то пыточных?

— Нет, без применений. — Антону не понравился следовательский юмор, и он не счел нужным это скрывать. — Но словесные орудия применялись в полной мере.

— Головотяпы. Платят им с гулькин нос, вот они и мечут икру. — И, заметив изменение в настроении собеседника, «поспешил исправить оплошность». — Вы, случаем, не знаете, кто такая Гулька?

— Не интересовался.

— А я вам скажу — это голубей иногда так называют ласково: гулька. У них носы маленькие. Расскажите-ка поподробней — как это произошло?

— Что именно?

— Ну, убийство это. Это же, насколько я в курсе, на ваших глазах случилось?

— Я вашему сотруднику подробно рассказывал.

— Ну и мне, не в службу, а в дружбу.

Антон нарочитой улыбкой потушил в себе приступ подступающего раздражения.

— Позвольте, я уж лучше «в службу»?

— Ничего не имею против, извольте, коли дружить не расположены.

— Мы ехали в лифте…

— А в лицо смогли бы узнать убийцу?

Антон некоторое время молча разглядывал следователя.

— Нет, я его не видел. Там было много народу… Игорь упал, только когда все выходить начали…

— А до этого — ни звука?

— Нет.

— Странно, не кажется вам? Он ведь не мгновенно умер?

— Нет.

— Вот видите. Я полагал, когда нож в спину всаживают, прежде чем концы отдать, человек как-то реагировать должен. Кричать, на помощь звать. Нет?

— Не знаю, не пробовал. — Антон, в очередной раз силясь улыбнуться, показал зубы.

— За что, как вы думаете, убили вашего друга?

— Не знаю.

— Вы ведь дружили?

— Да.

— Домами?

— Что вы имеете в виду?

На этот раз твеленевскую «непонятливость» широкой улыбкой отметил Трусс.

— Дома ваши я имею в виду. Ваши дома и ничего более.

— Если вас интересует — бывали ли мы в гостях друг у друга, то да, бывали.

— Ну вот, именно это меня и интересовало. С матушкой его, стало быть, знакомы?

Антон неопределенно пожал плечами: мол виделись, конечно, но…

— Понятно — разные поколения. Вам ведь?..

— Сколько мне лет? — уточнил вопрос Твеленев. — Это тоже имеет отношение к убийству Игоря?

— К убийству Игоря до поры до времени, пока мы не нашли убийцу, имеет отношение абсолютно все, — виновато констатировал Трусс. — Итак…

— А лет ему отроду двадцать два, — Антон предпочел не услышать появления стали в голосе следователя, — а на щеке у него бородавка…

— А ему?

— Сколько лет Игорю? — опять уточнил для себя молодой человек.

Трусс молчал.

— Ему, если не ошибаюсь, примерно столько же.

— У него были враги?

— Нет, по-моему…

— А найденные в доме Каликиных драгоценности откуда?

Ответ прозвучал через паузу.

— А у него нашли драгоценности? Откуда же я знаю…

— А то, что они в розыске, это вы знаете?

— Знаю. Мне ваш сотрудник сказал, Мерин.

— А то, что Клавдию Григорьевну тоже зарезали, знаете?

Удар был рассчитан точно, попал в солнечное сплетение и обернулся нокаутом: противник согнулся пополам и никаких десяти секунд, чтобы прийти в себя, ему не хватило. Трусс терпеливо ждал: в его планы входило продолжение поединка, а не его, пусть и победное, завершение. Наконец Антон глухо выдавил:

— Как зарезали?

— Да так, ножом по горлу. Как? Была семья, мать и сын, и в одночасье не стало. В чем провинились эти несчастные, как вы полагаете? Ведь не бывает же — просто, за здорово живешь.

Твеленев закатил глаза и стал медленно сползать в кресле — Трусс успел обежать стол, подхватил его под руки.

— Э, э, э, что с вами? Ну-ка сядем на место, сядем, во-от так. Зеркало дать? — покойников любящие родственники в гроб кладут краше. Может быть, воды? Эй! — он похлопал его по щекам.

Антон зашевелил белесыми губами.

— Отпустите меня домой, пожалуйста, мне плохо, — и добавил через паузу, — я не сбегу.

— Зачем вам сбегать, — майор вставил в его руку стакан с водой, — сбегают преступники, а вам зачем? Оклемайся чуток, расскажи мне — что это тебя так повело, попей водички, — он незаметно, чтобы, как любил выражаться, «размякнуть» собеседника, перешел на доверительное «ты», — все равно до дома в таком виде не доберешься, посиди вот спокойно, о житье-бытье подумай, и мы продолжим с божьей помощью. Глядишь — еще чего интересного друг другу расскажем. Но только без отключек, договорились? Сиди, отдыхай.

Сам он вернулся к столу, повертел диском телефона и, когда раздалось привычное: «Приемная полковника Скоробогатова», сказал приказным тоном.

— Это майор Трусс. Не пускай ко мне никого, меня нет.

И повесил трубку.

Это был пароль.

Это был их с секретаршей Скорого Валентиной Сидоровной «славянский шкаф».

Как у Штирлица, вернее, у писателя Юлиана Семенова, горшок цветов на подоконнике.

После услышанного пароля Валентине вменялось в обязанность минуты через три-четыре перезвонить в труссовский кабинет и после того, как тот поднимет трубку, нажать на отбой. Все. Больше от нее ничего не требовалось.