Режиссер говорит: «Мотор!» и «Стоп!»

А какая-то женщина кричит.

Иван приближается ко мне, поправляет что-то кисточкой, потом вновь отходит, закусив губу: хм, да, вот так. Через некоторое время его волшебные руки перестают касаться моего лица. Он поднимает меня с кресла, просит покрутиться и говорит, что все совершенно. Со-вер-шен-но. Я смотрюсь в большое зеркало на ножках, стоящее у меня в комнате. Она временно стала гримерной. Я похожа на танцовщицу из немого кино – голая с угольными глазами и белоснежной кожей. За мной на кровати лежат мои вещи. Их отодвинули очень далеко, чтобы Иван мог разложить коробочки с косметикой. Чуть дальше лежит моя кукла, она в отличие от меня одета. Я поворачиваюсь. Гример смотрит мне в лицо. Я знаю, что тело мое его не интересует. Он просто рассматривает свою работу. Я для него картинка, рисунок моей разрисованной близняшки. Или куклы.

Дверь открывается, и входит взрослый мужчина с седыми волосами и толстым животом. Это один из актеров. Он весь взмок. Иван губкой высушивает его лоснящееся лицо, потом снова пудрит его. Мужчина говорит мне, что нужно идти, почти не обращая на меня внимания. Установку декораций почти закончили. Я смотрю на Ивана, я хочу остаться здесь, с ним. «Ты великолепна, – говорит он, – но не надевай пеньюар, а то смахнешь всю пудру».

Нужно будет спуститься по лестнице вот так, голой.

Вот и все, что я помню о своем первом порнофильме.

* * *

После него были и другие. Шесть или семь, точно не скажу. Их снимали на прошлой неделе и продолжат снимать на этой неделе. Нужно окупить стоимость аренды камеры и освещения, ведь техника остается здесь на всю ночь. Из-за съемок я не видела Уилко дней пятнадцать. Он не приближается к замку. Может, он знает, чем я тут занимаюсь, и ненавидит меня, презирает.

А потом были еще фильмы. Я побывала Мелани, Лили Роуз или просто Девочкой-подростком… в трусиках с плюшевым мишкой, голая, зато с портфелем, одетая в носки и школьную форму, от которой быстро избавляются. Все эти клише! Каждый раз я спускаюсь по лестнице, ведущей в зал с фортепиано и гризли, и только в этот момент мне и страшно. Придя вниз, я снова пуста: я готова, я вновь Лолита, сделанная из дыма. В принципе, то, что происходит, не страшнее, чем делать это с Гумом или Клэром. Приходит мужчина, застает меня врасплох, пока я якобы трогаю себя, или же я якобы открываю ему дверь. Мужчина, как и я, переодет, только он играет рабочего или банкира, всегда по-разному. Он овладевает мной на диване, на столе, на полу или в кресле. Мы уже опробовали всю мебель в доме. Я не перестаю спрашивать себя, какие еще задницы натирали эту мебель до меня. Наверняка, они принадлежали таким же юным девочкам, как я. Хотя, кто знает, может, это что-то новенькое. План, который Клэр придумал специально для меня и вынашивал в голове долгое время. Он уже не так часто наведывается ко мне в комнату. Была ли это одна из его фантазий? Или это работа? Я не знаю.

Я принимаю вызов. Это придает мне вид нагловатой девчонки, который всем нравится. Оглядываясь на прошлое, я понимаю, что попала сюда не случайно. Все вело меня к этому: Гум, смерть мамы, злоба и ревность Магды, школа, в которой я прослыла шлюхой… все логично. Но могу ли я поступить иначе? Уйти от Клэра? Снова сбежать? И куда податься в таком случае?

Потребность. Как пуля, которая в полете разрывает сначала кожу, а потом сердце гризли. Каким бы он ни был большим, сильным и диким, на пути ему повстречался охотник, как мне на пути повстречался Клэр.

Делать мне особо ничего не нужно, лишь следовать указаниям режиссера и сохранять позицию – большую часть времени попа и лицо должны быть повернуты к камере. Это неудобно, и у меня болит шея из-за того, что я постоянно должна смотреть назад, но мужчина, который изворачивается так, чтобы все было видно, мучается и потеет еще больше. Я понимаю, что в такого рода фильмах мужчина не что иное, как член, и, думается мне, на лицо его никто и не обращает внимания. Ему могли бы даже пакет на голову надеть. Кстати, однажды мужчина-актер был в маске: он изображал фальшивого грабителя, а я должна была симулировать страх. Изнасилование – это довольно банальная фантазия.

Звука нет, фильмы будут немыми. Может, чтобы их показы проходили более скрытно. А может, потому что актеры никудышные: они – просто тела в движении. Раз в три минуты (настолько хватает маленькой бобины кинопленки) мы меняем позицию. Мы усаживаемся на стул, я на нем лицом и лобком вперед, и все начинается снова. Волоски у меня на лобке вздыблены, как гребень у петуха. Я должна стонать, улыбаться и изображать удовольствие. Иногда мне больно, но не так как с Гумом или Клэром, потому что мы используем вазелин. Бывает, что приходится ждать: у мужчины не твердеет, и он извиняется. Потом он ходит расстроенный: ему больше не позвонят. А я не боюсь ничего. Я намазана вазелином, и меня здесь нет, или почти нет. Сколько часов в моей жизни меня здесь не было? Сколько дней? Именно над этим и стоит задуматься, Долорес. Над этим. Да, обещаю, скоро я постоянно буду здесь.

Я все время спрашиваю себя, кто находится по ту сторону камеры. В смысле, кто смотрит это. Кто они? Наверное, Клэр. Он никогда не принимает участия в съемках напрямую. Он тут, в темноте усадьбы: приходит и уходит, исчезает и возвращается, отдает свои продюсерские приказы. Он воспринимает все очень серьезно. Вечером он обсуждает со мной мою работу: хорошо я отработала или плохо. С кем он меня смотрит? Предполагаю, что с В. и другими мужчинами. Я представляю, как они сидят в комнате для просмотра в одиночку, или в компании друг друга, или в своих спальнях, а кадры со мной дрожат на стене и на их рассегнутых штанах. А мне хохотать охота от этого мира кино, от форм, которые не знаешь, как назвать, и от наказуемых законом действий, которым предаются господа с галстуками-бабочками, деликатно общающиеся с дамами на коктейлях. За столами на рабочем месте эти господа учат своих подчиненных, какой должна быть Америка: примером для всех, прямолинейной и антикоммунистической. Часом позже они смотрят фильмы с моим участием и идут за