залу, зачем-то куда-то наклоняется, говорит с кем-то, и потом мы снова начинаем вертеться в толпе приглашенных. Среди них – мужчины в смокингах, они смотрят на меня и с насмешкой оценивают нашу парочку – Клэра и меня. Иногда я слышу: «Это ваша дочь?» Клэр отвечает однообразно: «Нет, моя мать. Она хочет стать актрисой, как и все остальные». Мне становится стыдно, когда собеседники принимаются хохотать, но не стоит смущаться, потому что этот народ безостановочно смеется и улыбается. Все они только и делают, что скалят зубы, льстят и подтрунивают друг над другом, это какая-то местная эпидемия! И я глупо вторю им, чтобы соответствовать.

Вдруг ловлю себя на том, что разворачиваюсь и ухожу. Я прячусь в туалете. В этом месте женщины приводят в порядок прическу, припудриваются, поправляют помаду на губах. Повсюду валяются салфетки с жирными красными отпечатками. Я обрызгиваю лицо водой, чтобы освежиться, и смотрю на свое отражение в зеркале. Моя сестренка-близняшка исчезла. Из зеркала на меня смотрит другая, и я ее не знаю. Это размалеванная уставшая девчонка с тусклой кожей, одетая во взрослое платье из крепа «кожа ангела», которое облегает ее тело, толстую попу, бедра и мягкие, но упругие груди, приподнимающиеся вместе с декольте. Ты очень молода, но ты больше не маленькая девочка, ты надулась, как шарик, хоть кости твоих бедер и торчат по обе стороны от живота. Я сажусь на унитаз в одной из кабинок и погружаюсь в окружающий меня аквариум до тех пор, пока кто-то не начинает стучать в дверь. Все в порядке, мадемуазель? Да, я выйду через секунду, все… все хорошо.

Не знаю, каким образом Клэр выудил меня из толпы, но помню, как он заталкивал меня в машину. Не в лимузин, а в простую серую машину, принадлежащую студии. На лимузинах приезжают, это для фотографов. А мне всё одно. Я просто хочу спать.

«У меня уже родилась идея для следующего фильма, – говорит Клэр, сидя в салоне машины, отвозящей нас обратно к нему в замок».

Ну вот, он снова стал Клэром. Я вижу и чувствую это.

«Лолита, деточка, я понял, нужно снять фильм о кино, о Голливуде, ну, не знаю, о стареющей актрисе, которую обходит молодая старлетка…»

Я перестала слушать. Я глуха и нема. Зачем он возил меня на этот вечер? Чтобы показать друзьям? Показать меня В.?

«В. ты очень понравилась», – сказал Клэр в конце концов.

«Он ведь даже не говорил со мной! Как я могла ему понравиться?»

«С тобой и не нужно разговаривать. Ты очаровываешь одним своим видом. В этом платье ты восхитительна».

«Спасибо, но я так не думаю. Я считаю, что для таких выводов нужно поговорить, познакомиться немного. Да и он пугает меня, этот В.»

«Да как же он мог напугать тебя, он с тобой даже не говорил?! Ха-ха-ха! Но, думаю, вам представится случай познакомиться поближе, и ты убедишься, что он очень, очень приятный человек…»

«Вот как, познакомиться поближе?»

«Да, точно».

«Но… Я не хочу, дядя Клэр. Я хочу остаться с тобой!»

Он оборачивается и, улыбаясь, рассматривает меня, прикидывается, что играет на пианино, и переспрашивает:

«Со мной? Ты уверена?»

«Да, если ты еще хоть немного меня любишь».

После он поцеловал меня в шею и нырнул рукой в декольте, взяв одну из моих грудей, будто чтобы взвесить ее. Гум тоже делал так, когда был за рулем. У меня это не вызывает никаких эмоций, я просто чувствую, что моя грудь приподнимается и оказывается снаружи платья.

Вот мы и у двери. Клэр заталкивает меня внутрь, и каблуки моих туфель кривятся на гравии. Он развязывает бабочку на своей шее, скидывает пиджак смокинга на диван и криком спрашивает, кто дома. Наверху монументальной лестницы появляются головы Фанни и мистера Аллена. Чем они там занимались?

«Спускайтесь, я выиграл! – говорит Клэр. – Выиграл право пить всю ночь вместе с вами!»

Я начала было подниматься к себе, но он меня остановил. «Нет, ты тоже остаешься здесь. Принеси мне выпить, двойную порцию».

Клэр снова стал самим собой. Придурком в квадрате.

* * *

Нагая, но накрашенная. Даже кончики сосков и то намазали карминово-красным. Все остальные участки тела, кроме лобка, намазаны кремом и напудрены. Это специально, чтобы свет лучше падал, так сказал Иван. Он наклоняется надо мной со своими кисточками и успокаивает меня. Он говорит мне лишь о макияже, о моих глазах и губах. Они, по его словам, необыкновенные. Крупные и хорошо прорисованные одновременно. Еще ему нравится мой нос, мой лоб, мое лицо, об остальных частях моего тела он не заикается. Может, такая чрезвычайная любезность – это уловка гримеров, чтобы не потерять работу?

Внизу техники тестируют прожекторы: я слышу, как они переставляют оборудование, ворчат и бранятся. Веки. «Они будут естественными, – говорит Иван. – Мы лишь малость оттеним их коричневой умброй». Перед этим он долго держал на них два круглых ватных тампона, пропитанных какой-то жидкостью. Приятное ощущение свежести. Потом он начинает красить – ресницы, брови, губы, щеки и скулы. Карандаши и щетки, пудра и мази. «О, Долорес, как бы я хотел каждый день работать только с такой кожей, как твоя! Как легко наносить на нее макияж! Я могу делать с ней все точно так, как мне того хочется, настолько она гладкая! Ты не представляешь себе все те морщины, одутловатости и огромные поры, которые я должен замазывать и прятать часами! А ты сама по себе такая красивая, такая… светящаяся!»

Спасибо. Теперь я чувствую себя красивой. Мне давно никто не говорил этого таким тоном – материнским.

А румяна? Будем ли мы румянить щеки? Он не знает… Все должно быть как можно более белым. Даже бледным, очень бледным. Это прописано в заказе. Посомневавшись, он все же наносит немного румян: «Твое лицо от этого покажется даже белее, эффект будет тот же, что и от краски на твоих сосках, которая оттеняет груди» (слово «груди» он произнес быстро-быстро, словно чтобы выплеснуть его).

Я немного дрожу, ничего не могу с собой поделать. Это мешает ему подводить глаза и наносить тушь. Это не от холода: думаю, мне страшно. Не знаю, почему я в конце концов согласилась. Меня заставили, полагаю. Я слишком долго сопротивлялась. Я все думаю о домашнем зоопарке Клэра. Один из хомячков не выходит у меня из головы. Он жалуется: я одинок, я слишком толстый, меня никто не понимает, у меня нет друзей, я делаю не то, что хочу… Слышно, как внизу снимают