В конце концов я отложил книгу в сторону, сделал несколько фотоснимков Дуга, позирующего с флагом, который школьники из Кента попросили его установить на вершине, а затем выудил из него подробную информацию о трудностях восхождения на пирамиду Эвереста, которые он хорошо помнил по прошлому году. «К тому времени, когда мы доберемся до вершины, — нахмурил он брови, — я гарантирую, что ты не будешь чувствовать ничего, кроме боли». Дуг безрассудно присоединился к штурму вершины, даже несмотря на то, что его все еще беспокоило горло и силы его, казалось, были на исходе. Как он выразился, «я слишком много отдал этой горе, чтобы уйти сейчас ни с чем».

Ближе к вечеру через наш лагерь проследовал Фишер; он непривычно медленно, стиснув зубы, тащился в направлении своей палатки. Обычно он шел во главе, неизменно бодро и оптимистично настроенный; однако в тот момент Скотт не производил привычного легкого впечатления, напротив, он выглядел озабоченным и слишком уставшим.

Поскольку он поддерживал своих клиентов во время акклиматизационного периода, независимо от того, двигались они вверх или вниз по горе, то в итоге Скотт проделал множество торопливых внеплановых переходов между базовым лагерем и верхними лагерями, когда несколько клиентов испытывали трудности и нуждались в сопровождении при спуске вниз. Он уже проделал быстрые переходы с Тимом Мэдсеном, Питом Шенингом и Дейлом Крузом. И теперь, несмотря на то, что Фишер уже второй день сильно нуждался в отдыхе, он был вынужден совершить поспешный переход из второго лагеря в базовый и обратно, чтобы помочь своему другу Крузу, у которого, похоже, начался рецидив высокогорного отека мозга.

Фишер пришел во второй лагерь около полудня предыдущего дня, сразу после Энди и меня, поднявшись из базового лагеря, значительно опередив своих клиентов. Он дал указание проводнику Анатолию Букрееву присмотреть за оставшимися клиентами, не отходить от группы и не спускать с них глаз при подъеме. Но Букреев проигнорировал указание Фишера: вместо того чтобы подниматься с группой, он проспал допоздна, принял душ и покинул базовый лагерь пять часов спустя после того, как ушли последние клиенты. Таким образом, когда Круз изнемогал от сильнейшей головной боли на высоте 6100 метров, Букреева поблизости не было; как только альпинисты, поднявшиеся из Западного цирка, принесли известие о состоянии Круза, Фишер и Бейдлман были вынуждены направиться вниз из второго лагеря, чтобы уладить критическую ситуацию.

Вскоре после того, как Фишер добрался до Круза и начал тревожный спуск к базовому лагерю, они столкнулись на вершине ледопада с Букреевым, который поднимался в одиночку, и Фишер как следует отчитал проводника за увиливание от ответственности. «Да, — вспоминает Круз, — Скотт очень сильно полагался на Толю. Он хотел знать, почему Анатолий так отстал от всех, почему он не поднимался вместе с группой».

По словам Круза и других клиентов Фишера, во время экспедиции в отношениях между Фишером и Букреевым возникла напряженность. Фишер уплатил Букрееву 25 тысяч долларов — необычайно щедрая плата за работу проводника на Эвересте (большинству других проводников на горе платили от 10 до 15 тысяч долларов; квалифицированные шерпы получали всего от 1400 до 2500 долларов), — и действия Букреева не оправдали ожиданий Фишера. «Толя был очень сильным и высокотехничным альпинистом, — объясняет Круз, — но он не умел работать в коллективе. Его не интересовали другие люди. Он просто не был командным игроком. Раньше я говорил Скотту, что не хочу подниматься вместе с Толей высоко на гору, потому что сомневаюсь в том, смогу ли рассчитывать на него, когда это действительно понадобится».

Корнем зла было то, что мнение Букреева о его обязанностях существенно отличалось от мнения Фишера. Будучи русским, он пришел из жесткой, горделивой и суровой культуры альпинизма, в которой не полагаются на изнеженных слабаков. В Восточной Европе проводников обучали действовать в большей мере как шерпов: переносить грузы, закреплять веревки на горе, прокладывать маршрут, и в меньшей мере — как опекунов клиентов. Высокий и светловолосый, с красивым славянским лицом, Букреев был одним из лучших высокогорных альпинистов мира, с двадцатилетним[43] гималайским опытом, включающим два восхождения на Эверест без кислородной поддержки. Имея за плечами столь значительные достижения, он сформулировал множество оригинальных заключений о том, как следует восходить на вершины, и очень строго их придерживался. Он был совершенно откровенен в своем убеждении, что ошибкой со стороны проводников было баловать клиентов. «Если клиент не может подняться на Эверест без помощи проводника, — говорил мне Букреев, — то ему нечего делать на Эвересте. Иначе могут возникнуть большие проблемы при подъеме на вершину».

Но отказ или неспособность Букреева выполнять обусловленные договором функции проводника в соответствии с западными традициями, выводили Фишера из себя. Также это вынудило Скотта и Бейдлмана взять на свои плечи несоразмерную долю обязанностей по опекунству над группой, и в первую неделю мая эти усилия, без сомнений, сказались на здоровье Фишера. После прибытия вечером 6 мая в базовый лагерь с больным Крузом, Фишер сделал два звонка по спутниковому телефону в Сиэтл и горько жаловался своей партнерше по бизнесу Карен Дикинсон и своему агенту по рекламе Джен Бромет[44] на непримиримость Букреева. Ни Джен, ни Карен не подозревали тогда, что этот разговор станет их последним разговором с Фишером.

8 мая команды Холла и Фишера покинули второй лагерь и приступили к подъему по перилам на стену Лхоцзе. На высоте 610 метров над днищем Западного цирка, прямо под третьим лагерем, валун размером с маленький телевизор сорвался вниз с крутого обрыва и врезался Энди Харрису в грудную клетку. Он сбил Энди с ног, забил ему дыхательные пути; в течение нескольких минут Энди в шоковом состоянии болтался на страховочной веревке. Если бы он не был пристегнут жумаром, то наверняка упал бы и разбился насмерть.

Когда мы добрались до палаток, он выглядел совсем побитым, но утверждал, что повреждений у него нет. «Этим утром я мог стать покойником, но, по-моему, эта чертова штуковина не причинила мне никакого вреда, кроме ушиба», — уверял он. Перед тем как на Энди налетел камень, он наклонился и опустил голову, но за секунду до удара он глянул вверх, так что камень только скользнул по его подбородку, а затем ударился в грудину, и все же он пролетел до тошноты близко, едва не врезавшись ему в череп. «Если бы этот камень попал мне в голову…», — проговорил Энди, скривив физиономию, и принялся сбрасывать рюкзак, оставив предложение недосказанным.