– Не вполне, – нехотя выдавила Изабелла. – Эо навешал нас. Его интерес был связан с некими обстоятельствами в приграничных крепостях, дело темное и патор обещал… нет, довольно. Эо был мил, сообщил полезные сведения и дал дельный совет, Бертран счел его честным и тоже сыграл мальчишку, мечтающего о дружбе. Я не поверила обоим, но и вреда для Эндэры не заметила.

– Эо был здесь и ушел… куда? – Ноттэ побледнел.

– В долину Сантэрии, так он сказал. Точнее, так сказал Бертран.

– Давно?

– С месяц или чуть меньше… погодите, подумаю. Три недели назад, да. Это вас настораживает? Он вроде бы, опять же со слов мужа, намеревался оказать нам некую помощь и просил…

– Эо никогда не говорит вслух того, что намерен сделать в действительности, он старше меня на сто с лишним лет и… – Ноттэ сердито тряхнул головой. – И сказанного, пожалуй, довольно. Вион, береги королеву. Я вынужден спешно уехать. Если бы я рискнул дать совет, настоятельно просил бы под любым предлогом, любой ценой замириться с югом хотя бы на ближайший год. Прощайте пока что. Вион, я помню уговор и постараюсь его исполнить по мере сил и в свое время.

– Вы пугаете меня, – нахмурилась королева.

– Я, черт подери, еще и не начинал пугать, – оскалился Ноттэ, резко дернул подбородком и покинул кабинет – все так же, через окно.

Кортэ и понятия не имел, что еще до рассвета ему предстояло сыграть важную роль: помочь сыну заката восстановить душевное равновесие…

Всякий нэрриха, – раздраженно повторял себе Ноттэ, – приходит в мир, недоумевая, удивляясь и радуясь. Он обретает телесность и способность смотреть на мир. Юный сын ветра восхищается даром личностного взгляда, полагает себя счастливчиком… а затем трезвеет. Милейшие, добрейшие люди – чаще всего гранды Башни и их исполнительные сэрвэды – получают клятву в обмен на знания и услуги, и клятва кажется простой, она произносится охотно, с благодарностью: разве это дурно – оказать помощь друзьям? Получив желаемое, люди показывают свою суть. Им вполне безразлично, что выгорает в душе нэрриха, объявленного Башней бездушным, когда он впервые убивает и предает, понуждаемый клятвой найма… и бессильный ей противостоять. Детское уютное счастье разбивается в крошево острых, готовых ранить снова, осколков. Мир утрачивает свой свет, мерзость бытия выбирается из теней и сполна показывает себя.

Когда нэрриха исполняет долг найма и возвращает себе свободу, от наивности первого круга остается лишь пепел. И тогда всякий нэрриха впервые задумывается: а кто для него люди? Стоят ли они уважения, доверия или хотя бы внимания?

Сам Ноттэ, прожив в мире без малого три с половиной века, в одном безоговорочно соглашался с Башней: люди получают душу при рождении, такова их привилегия. Обретают и пытаются по мере сил сберегать и развивать – или же разрушать. Нэрриха иные, они приходят в мир всего лишь оболочками, вмещающими силу раха и любопытство. Душа всякого сына ветра, – полагал Ноттэ, – медленно и сложно, как мозаика храмовых витражей, подбирается по стеклышку, по ничтожному фрагментику трудом и болью самого нэрриха. Или тлеет и рассыпается прахом, расходуя силу раха и сокращая отпущенный срок. Борхэ мог бы жить еще долго, собирай он душу, а не распыляй. Но Борхэ – случай крайний и явный. Куда сложнее и опаснее Эо, взрослый нэрриха со своей мечтой, непонятной даже в самом общем очертании её замысла. Для Ноттэ после нескольких, вроде бы случайных, встреч с Эо, после слов о нем, сказанных людьми и иными нэрриха, стало заметно лишь одно: план имеется, и исполняется он фанатично, тонко и столь неявно, что следов – нет.

Когда капитан «Гарды» упомянул смерть Оллэ, Ноттэ не пожелал обратить внимание, как в груди нечто напряглось и лопнуло болью. Он отмахнулся от помстившегося невесть с чего: и эта беда – часть плана Эо, неведомого, но интуитивно вызывающего озноб жути. Оллэ старший из живущих. Он собрал удивительно красивую душу, и потому прожил куда дольше средних для нэрриха пяти веков, отмеренных детям ветров Борхэ в его рукописи.

Оллэ застал время древних богов, помнил храмы, куда нэрриха ходили, как домой – пообщаться с ветром. Оллэ ведал тайное, хранил мудрость… И вопреки всему полагал людей небезнадежными, заслуживающими не презрения – но помощи. Оллэ вряд ли мог умереть по воле Башни: его знания слишком уж ценны, и он, если верить наблюдениям, не отказывался отвечать на прямые вопросы. К тому же Оллэ не участвовал в интригах ни на чьей стороне, поддерживая вежливый нейтралитет, несколько неожиданный для сына шторма – ведь его ветер западный, он по меркам нэрриха прямой родич малыша Виона и это создает некую общность характеров… пока неуловимую. Оллэ всегда тепло принимали на юге, признавая едва ли не святым, и уж обязательно и гласно – покровителем медиков, так что интриги эмира не стоит брать во внимание. Никто у пролива не посмеет потворствовать убийству Оллэ. В землях Бертрана Барсанского старейший нэрриха тоже не имел врагов, тем более сильных и организованных. Изабелла могла бы его счесть нежелательным, всякое у людей случается… Но королева не обратила внимания на упоминание о смерти, лишь кивнула, подтверждая свою осведомленность. А вот гранд Башни, норовивший изловить Ноттэ, определенно был причастен к черному делу. Тогда и теперь мелькало название долины Сантэрии…

– Дорого дал бы, чтобы сообщить Эо о смерти Оллэ и заглянуть в его глаза, – буркнул Ноттэ себе под нос. – «Твой наставник, отвернувшийся от тебя, мертв», так бы я сказал. А он? Прикрыл глаза и изобразил скорбь? Или отделался невинной улыбкой, способной обмануть саму Изабеллу?

Ноттэ оскалился, не в силах справиться с гневом. Он желал убить, совсем как малыш Вион – и вместе с тем иначе. Не отомстить, не воздать по заслугам, но всего лишь устранить неведомую угрозу. Гибель Эо принесла бы покой всему полуострову – вот что вещало сердце. Вряд ли ошибалось… Еще оно сбоило и болело, нехотя подтверждая: для опытного нэрриха Ноттэ тоже найдутся противники не по его силам. Оллэ взялся его учить полвека назад, истратил шесть лет и виновато выпроводил, утешая: еще не время, пройди этот круг, тогда поговорим… Сам Оллэ достиг вершины развития раха, это было очевидно для любого нэрриха, оказавшегося возле старшего.

Трудно сказать, выбрался ли в свой высший круг Эо, раскрылась ли его душа настолько, чтобы исчерпать перемены. Ноттэ знал лишь, что уже лет двадцать Эо не появлялся в Эндэре и не давал о себе знать, словно сгинул вовек. И вот – внезапное возвращение. Ноттэ помнил по давним встречам сына штиля, именно этим именем звал себя Эо. Тот всегда выглядел так, словно вызнал ответы на все свои вопросы, достоверно и окончательно. Уровень опыта Эо читался издали и увы, не оставлял надежд на исход честного боя, а нечестный Ноттэ не желал даже затевать.

Покойный переписчик умел видеть тайное. Не зря оставил указание в последнем письме: вопросы бывают разными. Любой нэрриха стремится найти ответы? Каждый – свои. В чем был смысл поиска для Эо, каковы его ответы, что сулят они людям и миру?

Темно на душе. Тяжело.

Иногда бой помогает сбросить напряжение.

Повинуясь резкому движению руки Ноттэ, спящий Кортэ покатился по ковру, вышвырнутый с широченной кровати. Он очнулся и шало охнул, ошеломленный. Замер на четвереньках.