вынести. Таким образом, все козыри оказались у оборотной стороны зависимости, которую Фрейд пытался контролировать. Такое продолжающееся самосовершенствование, как было у оказавшегося в лидерском положении Фрейда, должен был отнимать огромное количество энергии. Неудивительно, что, когда Фрейд приходил в себя после второго обморока, он сказал: «Как приятно, должно быть, умирать»4950. И нет никаких оснований сомневаться в рассказе Юнга о событии, составляющим с этим одно целое:

Когда я нес его, он наполовину пришел в себя, и я никогда не забуду взгляд, который он бросил на меня, как будто я был его отцом51.

Как приятно, должно быть, освободиться от колоссального бремени доминирующей, самоформирующейся жизни, ослабить хватку «центра» и пассивно поддаться верховной власти и авторитету. Какая же радость заключается в такой уступке: комфорт, доверие, облегчение в груди и плечах, легкость в сердце, ощущение того, что тебя поддерживает нечто большее, чем ты сам, менее подверженное ошибкам. Со своими собственными, отличающими его от остальных, проблемами, человек – единственное животное, которое может добровольно принять глубокий сон смерти, даже зная, что это означает забвение.

Но есть двойственность, на которой – как и все мы – был пойман Фрейд. Довериться отцу или тому, кто выполняет его роль, или даже Великому Отцу в небе, – значит отказаться от causa sui, от попытки быть отцом самому себе. И если вы будете отрицать, что вы ничтожны, ваша судьба больше не ваша; вы – вечный ребенок, рвущийся в мир старших. И что это за мир, если вы пытаетесь привнести в него что-то свое, нечто совершенно новое, всемирно-историческое и революционное? Вот почему Фрейд должен был бороться с уступками – он рисковал стереть всю свою личность. Он плел собственную сеть, как он мог при этом попасться в чужую? Ранк больше, чем кто-либо, понимал проблему простых смертных, обремененных работой гения: где они могут получить поддержку для своих смелых и гораздо более важных работ? Со взглядами Ранка мы познакомимся в следующей главе, а здесь уже очевидно, что Фрейд решил продолжить свой проект causa sui, используя собственную работу и собственную организацию – психоаналитическое движение – в качестве зеркала, чтобы отразить силу обратно на себя. Ранее мы говорили, что проект causa sui – это ложь, которая возьмет свое. Теперь мы можем понять, что это будут эмоциональные последствия, которые должны всегда сопровождаться как искушением признать беспомощную зависимость, так и борьбой против этого признания. Человек живет, обладая неким количеством скрытой решимости[78].

Эта точка зрения получила дальнейшую поддержку в пятнадцатилетних отношениях Фрейда с Флиссом. Бром[79] считает, что эти отношения были гораздо более эмоциональными, чем считал любой предыдущий биографу. Он цитирует собственные признания Фрейдом своих очень глубоких и «неясных» чувств по отношению к Флиссу. Таким образом, это более чем совпадение, что несколькими годами ранее Фрейд страдал от чувств, связанных с Флиссом, подобно тем, которые он испытывал по отношению к Юнгу, – и в той же самой комнате того же отеля, что и на встрече 1912 года. В те ранние года симптомы были не такими сильными, и они были направлены не на яркую противоборствующую фигуру, а на больного Флисса. Когда Фрейд проанализировал это, он сказал, что «в основе этого лежит какая-то часть неуправляемого гомосексуального чувства». Джонс сообщает, что Фрейд несколько раз отмечал «женскую сторону своей натуры».

Даже несмотря на то, что самоаналитическая честность Фрейда была необычной, мы все равно должны относиться к этому скептически. Любой мужчина может иметь определенные гомосексуальные побуждения, и Фрейд не должен быть исключением. Тем не менее, зная склонность Фрейда на протяжении всей жизни сводить смутные тревожные чувства к конкретным сексуальным мотивам, мы вправе предположить, что его «неуправляемые» побуждения с таким же успехом могли бы отражать двойственность потребностей в зависимости. Сам Джонс в своей оценке характера Фрейда честно усреднил проблему гомосексуализма, и я думаю, придал ей соответствующую значимость. Джонс говорит, что для Фрейда это было обратной стороной зависимости, которая в некотором смысле сбила его с толку, например, выразившись в его склонности переоценивать некоторых людей – Брейера[80], особенно Флисса, а также Юнга. Джонс заходит так далеко, что говорит, что эта сторона Фрейда возникла из-за «некоторого ослабления уверенности в себе».53 Безусловно, Фрейд брезгливо относился к этой стороне своей природы и благосклонно встречал приобретенную им самостоятельность, в то время как часть «гомосексуальной» зависимости относилась им к слабости, которой, по сути, и являлась. 6 октября 1910 года Фрейд написал Ференци что он преодолел пассивность, которую испытывал по отношению к Флиссу, и что ему больше не нужно полностью раскрывать свою личность:

С момента того случая с Флисом… эта потребность была погашена. Часть гомосексуального катексиси была изъята и использована для увеличения моего эго54.

Эго и есть суть; оно само по себе обеспечивает самоконтроль, способность иметь некоторую свободу действий и выбора, максимально возможно определять собственную судьбу. В наши дни мы обычно рассматриваем гомосексуализм как широкую проблему несоответствия, размытости идентичности, пассивности, беспомощности – в общем, неспособности занять сильную позицию в жизни. В этом смысле Джонс был прав, когда говорил об ослаблении у Фрейда уверенности в себе, поскольку последний проявлял ее как по отношению к сильной фигуре Юнга, так и к больному Флиссу. В обоих случаях это собственная сила, которой грозит дополнительное бремя.

С другой стороны, современное понимание гомосексуализма выходит на еще более глубокий уровень проблемы – на уровень бессмертия и героизма, который мы уже обсуждали в отношении Фрейда и гения в целом. Рэнк блестяще написал об этом. В десятой главе мы поговорим о его работе более подробно, но нам нужно остановиться на ней здесь, в ее конкретном отношении к Фрейду. Мы сказали, что по-настоящему одаренный и свободный дух пытается не использовать семью как инструмент для продолжения рода. Поэтому вполне логично, что, если гений собирается следовать букве проекта causa sui, он столкнется с большим соблазном: отодвинуть на второй план женщину и биологические особенности собственного тела. Он как бы рассуждает: «Я существую не для того, чтобы быть инструментом физического воспроизводства в интересах расы; моя индивидуальность настолько целостна и неотъемлема, что я включаю свое тело в свой проект causa sui». Итак, гений может попытаться воспроизвести себя духовно через связь с одаренными молодыми людьми, создать их по своему собственному образу и передать им дух своего гения. Как если бы он пытался точно продублировать себя, свой дух и тело. В конце концов, все,