Гретана вылетела из палаты и помчалась к себе, чтобы успокоиться в тишине. На пороге будуара она чуть не споткнулась о Серену, без сознания лежавшую на полу.

– Бедное дитя, зачем я ее так?! Будто она виновата в интригах этого злодея! Создатель, да она вся в крови!

Принцесса дернула шнурок колокольчика, вызывая слуг.

– Вот до чего ты меня довел, мерзавец! – потрясла она кулаком перед носом воображаемого Придворного Мага. – Погоди, ты ответишь и за это, когда я доберусь до тебя!

Будто это Кэрдан околдовал принцессу, чтобы она избивала невинных служанок по любому поводу.

* * *

Прошло почти десять дней с «урока» на болоте. Распоряжение Кэрдана подавать еду для Эдеры только в библиотеке, рядом с ним, оставалось в силе. Эдера не могла покинуть башню – двери и окна были зачарованы. Она не поднялась в библиотеку ни разу, объявив голодовку. Последние три дня она перестала ощущать резь в животе. Стало проще, когда она решила не вставать с кровати. Ее уже не донимала мысль, что голодная смерть – самая мучительная. У нее вообще не осталось мыслей.

Пакота поднесла к ее пересохшим губам фляжку с холодной водой. Драгоценная влага оросила горящее нёбо, тело затрепетало от нечаянной радости, от надежды на жизнь. Эдера вытолкнула воду воспаленным языком, сомкнула губы. От сухого трения на губах выступила кровь. Вода стекла по подбородку на подушку. Эдера не проглотила ни капли. Главное – сказать «нет» в первый раз. Раз за разом становится легче – «нет», «нет», «нет», и уже забываешь, как говорить «да». Она не сомневалась, что победит. Победит ценой своей жизни, но это неважно. Главное – не отступать.

Впрочем, ей было уже все равно. Она не вспоминала о борьбе – просто умирала по инерции, почти забыв, зачем убивает себя, чего хочет добиться. Жажда, горящий язык, сухое и горькое нёбо, боль, слабость – все слилось воедино, затуманило мутной пеленой ее рассудок. Еще вчера собственное тело ненавидело ее, ныло и стенало, молило о пощаде. Сегодня оно приготовилось умереть. Сегодня они заодно – Эдера и ее тело.

– Вчерась все туё же, – глухо, как из бочки, донесся опостылевший говор Пакоты. – Я ее давай поить, она давай плеваться. Ничегось, хозяин, это просто у нее брюхо покедова не опустело. Вот как жрать захочет, вскочеть как миленькая, вот поглядите, вскочеть!

– Не вскочит, Пакота. Она уже умирает. У нее не осталось сил даже захотеть встать.

– Дык и бес с ней! Нехай дохнет, хлопот от нее не будет! Схоронить токмо, и побоку! Утомилась я с ней, хозяин! Ужо дрянная девчонка, скажу вам!

Смех. Даже сейчас, на грани беспамятства, Эдера содрогнулась от этого смеха.

– Согласен. Дрянная. Тем не менее, хоронить ее мы не будем. Пока.

Под затылок Эдеры скользнула рука, неожиданно мягкая и бережная, осторожно надавила на кость. Мгновенно исчезли тяжесть и жжение, пелена рассеялась. Звуки вновь стали громкими и звонкими, мысли обрели ясность. А затем вернулась боль, которую девушка уж было перестала воспринимать. Зрение стало отчетливым, и она увидела лицо Кэрдана, склонившегося над ней. Эдера закрыла глаза.

– А это я оставлю тебе, в награду за твою несгибаемость, – прозвучал его голос так близко, так ясно, так ненавистно. Его рука еще придерживала ей затылок, так ласково по контрасту с насмешливым тоном. – Ты убедилась, что здесь не так просто умереть. А вот чувствовать боль – сколько угодно.

Он убрал руку – ее голова упала на подушку.

– Пусть поужинает, и приведи ее наверх, – велел он Пакоте и вышел.

– Слухала что ли? Жри и топай к хозяину. Да не телись. А то влетит тебе по самые не могусь, – сладострастно и мечтательно пообещала ей Пакота. Она вся изнывала, ожидая, когда же наконец Эдере влетит «по самые не могусь». Эдере еще не хватало сил повернуть голову, чтобы увидеть ее, но девочка уже обоняла ее вонь – неизменную вонь дыма и горелого жира. Она огрызнулась ослабшим голосом:

– Самой тебе влетит по самые не могуси. Вон из моей комнаты.

– Щас! – осклабилась Пакота. – Хозяин велел вести тебя к нему, как потрескаешь.

– Потрескаю – поведешь. Пока что не потрескала, так что дрищи давай отсюда простоквашкой!

Пакота выкатилась. Эдера кое-как приподнялась с кровати. Желудок снова донимал ее изнуряющими стонами. На столе стояла маленькая миска с жидкой, горячей похлебкой. Рядом – ложка и краюха ржаного хлеба. Ароматный пар бил в ноздри, удесятеряя муки голода. Эдера плюхнулась обратно на кровать, чтобы не видеть еды, но искушение было непереносимо. «Бес с ним», – махнула она и сползла с постели. Придерживаясь рукой стены, она доплелась до стола, упала на стул, схватила ложку, зачерпнула супу, вцепилась зубами в горбушку. «Раз умориться голодом до смерти он не даст, придется стоять до последнего. Значит, нужны силы», – оправдывалась перед собой Эдера, уплетая суп.

Суп, на вид скудный и непитательный, наверняка был заколдован. Когда Пакота явилась через полчаса, Эдера не просто твердо стояла на ногах – ее переполнял прилив сил и бодрости.

– Ишь, сияет! – возмутилась служанка. – Ужо лучше бы валялась плетью, как с утра. Зря хозяин тебя подъял, ох зря!

– Это тебя он «подъял», причем из самой вонючей могилы, – жизнерадостно огрызнулась Эдера. – Твои кости небось воняли и разлагались еще до рождения Нея. То-то до сих пор трупный смрад не выветривается.

– Давай-давай, топай! Неча тут лясы точить. Сама вскореча завоняешь хлеще трупа, попомни мое слово. Ну, айда!

Она ухватила Эдеру за локоть, та отпихнула ее.

– Не смей меня лапать! Сама дойду, без тебя.

Пакота скорчила гримасу, но больше не трогала Эдеру.

– Иди-иди, да не телись. Давно тебя надо было пропаять, да так шоб не разгибалась!

Эдера, не оборачиваясь, выскочила в коридор. Пол безмолвствовал под ногами. Промелькнула шальная мыслишка: может, двинуться не вверх, а вниз, добежать до входной двери, открыть, а там – ищи-свищи ветра в поле?

Тихо, мышкой, она подкралась к лестнице. Едва она ступила на нижнюю ступеньку, раздался душераздирающий скрип. Гокнула дверь ее комнаты, Пакота вылетела в коридор, как пушечное ядро.

– Ты чего там выкобениваешься? Марш к хозяину!

Пакота не задержала бы девушку, но Эдера не сомневалась, что башня уже не выпустит ее. Предупрежден – вооружен. Вздохнув, она заковыляла наверх, медленно, словно надеясь, что Кэрдану тем временем вздумается перекинуться и улететь по делам. Дверь на четвертом этаже была приотворена. В узкой щелочке сияли красновато-оранжевые блики. Эдера толкнула ручку, дверь охотно подалась. Конечно, он был там. Не в кресле, как обычно, а стоял у окна. Внизу по земле стелился инеистый туман, а наверху, на темном, низком небе, ясно сияли осенние созвездия: Ясень, Морячка, Утиный Клюв, Лопата – и россыпи одиноких, безымянных серебристых точек. Эдера, несколько дней не видевшая неба, непроизвольно подалась к окну – и к Кэрдану. Тот рассмеялся.