Живший в конце VI — начале VII века православный подвижник Авва Дорофей так отвечал на вопрос, что такое совесть:

«Когда Бог сотворил человека, то он всеял в него нечто божественное, как бы некоторый помысл, имеющий в себе, подобно искре, и свет, и теплоту; помысл, который просвещает ум и показывает ему, что доброе и что злое: сие называется совестью, а она есть нравственный закон».

Много веков спустя немецкий философ Иммануил Кант скажет: «Две вещи поражают меня — звёздное небо над головой и великий нравственный закон внутри нас». И на основании этого нравственного закона, который мы называем совестью, сформулирует своё знаменитое доказательство бытия Божия.

Таким образом, православное определение совести — голос Божий в человеке, орган сознания, которым человек определяет соответствие своих поступков нравственному закону.

Таким образом, повиновение за совесть позволяет государю надеяться на исполнение своих решений даже в случае отсутствия или слабости аппарата насилия, который обычно обеспечивает «повиновение за страх». За совестливым человеком нет необходимости нависать с угрозой наказания — он выполнит предписанное ему, исходя из чувства долга, причём долга религиозного.

Повиновение за совесть включает в себя и такой важный аспект, как инициатива подданных в исполнении решения власти. Причём речь здесь идёт не только об энтузиазме или уровне отношения к делу (хотя и эти факторы имеют место быть), нет, речь идёт прежде всего о стремлении выполнить порученное с максимальным качеством, так, чтобы не только контролирующие органы, но и самого себя не в чём было упрекнуть. Приехавшего ревизора, да что там ревизора — и самого государя можно обмануть, а вот обмануть собственную совесть — никогда.

Но повиновение государю за совесть включает в себя и ещё один важный момент — это механизм своеобразного контроля подданных за деятельностью правителя: невозможно требовать от человека, чтобы он «за совесть» выполнял распоряжения, противные этой совести. Безусловно, аппарат насилия в руках высшей власти позволяет осуществить такое решение, обеспечив ему «повиновение за страх», но эффективность такого действия будет значительно меньше, чем обычного, даже если не учитывать ущерб, нанесённый отношению подданных к монарху. Именно поэтому монарх не до конца свободен в принятии своих решений, а должен сверять их с собственной совестью. В своё время мадам де Сталь заявила Александру I: «Ваш характер, государь, является лучшей конституцией для России, а гарантом этой конституции является ваша совесть». Точнее и не скажешь.

Служба дворянства — частный, но наиболее наглядный пример повиновения подданных своему государю. Пётр Великий, столкнувшись с ситуацией, когда значительная часть дворянства не одобряла его деятельность, был вынужден сделать ставку на «повиновение за страх», его внук пытался воззвать к благородству дворянства, напомнить ему, что оно не зря называется благородным сословием. А заодно подтвердить всем, что русский государь не столько заставляет подданных повиноваться себе и служить ему, сколько принимает это повиновение и службу на добровольном начале.

А.С. Мыльников приводит интересную подробность — после того как Пётр III объявил в Сенате о своём намерении освободить дворян от обязательной государственной службы, сенаторы вознамерились в благодарность воздвигнуть золотую статую императору. Государь ответил: «Сенат может дать золоту лучшее назначение, а я своим царствованием надеюсь воздвигнуть более долговечный памятник в сердцах своих подданных».

В феврале 1762 года были приняты несколько указов, касающихся положения старообрядцев. Это были Именной указ Сенату «О сочинении особого положения для раскольников, которые, удаляясь за границу, пожелают возвратиться в отечество, с тем, чтобы им в отправлении закона по их обыкновению и старопечатным книгам возбранения не было»; Сенатские указы от 1 февраля «О прекращении исследований о самозажигателях», от 7 февраля «О защите раскольников от чинимых им обид и притеснений и о взносе ими за раскол денег прямо в Раскольническую контору, не в Губернские Канцелярии», а также Манифест от 28 февраля «О продолжении срока для возвращения в Россию бежавших в Польшу, Литву и Курляндию разного звания людей».

А.С. Мыльников полагал, что комплекс этих указов фактически провозглашает свободу совести в России, законодательно закрепляя религиозную веротерпимость. Однако веротерпимость в России существовала и раньше. Когда войска первого русского царя Ивана IV сокрушили стены Казани и присоединили бывшее ханство к владениям России, его подданным было дозволено сохранить свою веру. Никто их не гнал бердышами в Волгу принимать святое крещение. Никто не принуждал жителей Сибири, горских князей, народы Приамурья и прочих принимать крещение. Проповедовали — да, миссионерская деятельность была, но принуждения к принятию веры не было. Иностранцам на русской службе также дозволялось оставаться в своей вере, более того, на территории Немецкой слободы им разрешалось построить кирху — протестантский храм.

Единственным исключением были старообрядцы. В отношении к ним со стороны государства тесно переплелись как религиозные, так и политические мотивы. Отрицая истинность официальной Церкви, сторонники старой веры тем самым ставили под сомнение весь комплекс не только церковных, но и государственных отношений, так как все они строились на основе религиозной присяги. К тому же старообрядчество представляло наибольшую опасность для Православной Церкви как альтернативное верование. Случаи отпадения от православия в другие религии — ислам, буддизм, язычество или инославие — протестантизм, католицизм — были весьма редкими. Другое дело — старая вера. Ведь, с точки зрения официальной Церкви, старообрядцы были даже не еретиками, а лишь раскольниками. Среди староверов было немало умелых проповедников и людей подлинно благочестивых, и число уклоняющихся в раскол в конце XVII — начале XVIII века заметно возросло. Свою роль тут сыграла и церковная политика первого императора.

Борьба со старообрядцами велась самыми разными методами — от жёстких и репрессивных до нетривиальных вроде фабрикации фальшивых исторических свидетельств{21}, были и попытки мирного воздействия на «заблудшие души».

Спасаясь от преследований, старообрядцы тысячами бежали в глухие районы страны и за границу — в Османскую империю, Речь Посполитую, Персию и даже в Китай! Масштабы этой вынужденной миграции достигали, по некоторым оценкам, 900 тысяч человек, изрядная часть из которых нашла убежище за границей. Неудивительно, что правительство стремилось не только сократить число бежавших, но и возвратить беглецов на родину. А это, в свою очередь, требовало пересмотра политики в отношении старообрядчества. Государственная власть признала его за ещё одну российскую конфессию: «И иноверные, яко магометане и идолопоклонники, состоят, а те раскольники — христиане, точию в едином застарелом суеверии и упрямстве состоят, что отвращать должно не принуждением и огорчением их, от которого они, бегая за границу, в том же состоянии множественным числом проживают бесполезно».