– Да?

– Да… Для меня важно, чтобы он был счастлив. Поверьте, такое со мной первый раз. Я уже не юная девочка, и мужчин у меня было немереное количество… и никогда… слышите, никогда я не хотела, чтобы счастлив был… он! Обычно я думала только о себе… Поэтому, если вы, Даша, захотите… если только захотите… Все эти решения суда – пустяки по сравнению с настоящими чувствами. Все можно вернуть назад… Стоит только захотеть… Вам захотеть…

И Даша вдруг успокоилась. Она сжала кулаки и решительно поднялась с дивана. Да! Надо прямо сейчас расставить все точки над «i»! И не потому, что эта Майя пытается выглядеть эдакой бессребреницей. Кто знает, что там в ее душе на самом деле… Даша должна наконец все для себя решить сама. Пожалуй, время пришло.

– Я ничего не захочу, Майя, – ответила она твердым голосом без противного дрожания. – Я больше не люблю Архипова. Но… он вполне достойный человек… его есть за что любить… только делайте это вы… Мы никогда больше не сойдемся вместе, разве что… погулять с Юлей… да и то, если она мне позволит. Дочь считает виновной в разводе меня. Оно так и есть. Это я разлюбила ее отца…

– То есть вы не в обиде на меня?

– Нет… Я тоже буду рада, если Митя найдет в вас то, чего ему так не хватало во мне.

– Митя…

– Да-да… Когда он разрешит вам называть его Митей, это будет означать, что он… ваш… до конца… Это будет полной вашей победой, Майя… Я вам искренне желаю этого.

Златовласка закусила губу, чтобы не разрыдаться. Даша взяла со стола Юлькин рюкзачок, сунула его ей в руки и сказала:

– Я буду ждать свою дочь… Знайте это…

Иван Андреевич Лукьянов совершенно перестал ориентироваться в пространстве. Не из-за травмы. Физически он был почти в норме. Голова болела все реже и реже, значительно улучшился сон. Но вместо физической боли где-то за грудиной поселилась другая – душевная, сосущая и изматывающая… Иногда эта боль душным ватным комком перекрывала ему дыхание, и хотелось заплакать, громко и горько, как в детстве, когда не имело никакого значения мнение окружающих.

Лукьянов уже не раз вспоминал, как плакал, подвывая и размазывая слезы кулаком, когда дворовый хулиган Юра Ряха испортил его новенький игрушечный мотоцикл. Мотоцикл был пластмассовый, но красиво и очень правдоподобно раскрашенный. С черного сиденья гнулся к рулю мотоциклист в ярко-красном комбинезоне, блестящем шлеме, черных башмаках и огромных крагах. Ряха попросил мотоцикл посмотреть, вставил в специальный паз металлический ключик и тут же сломал его головку. Этот самый Ряха не гнушался портить чужие игрушки одной левой, а тут всего лишь хотел завести. Это было обидней всего. Если бы Юра сломал специально, можно было бы громко крикнуть ему: «Откупай!» А когда человек испортил вещь нечаянно, что ему крикнешь? Маленький Ваня был человеком справедливым и ничего не сказал Ряхе. Он взял свой мотоцикл и, с трудом сдерживая слезы, побежал домой. Отец похлопал его по плечу и заверил, что запросто все исправит, но так и не смог. Когда он стал пытаться вытащить обломки ключа, погнулся и отвалился штырь, в который ключ вставлялся. Вот тут-то Ваню и понесло. Он плакал по этому мотоциклу так, будто потерял, к примеру, верную собаку. Объяснить, почему на него таким образом подействовала поломка игрушки, он, наверное, не смог бы. Может быть, мотоцикл был слишком красивым, может быть, Ваня еще не успел в него наиграться всласть. До сих пор Лукьянов помнил вкус тех детских слез. Они были не только горько-солеными. Они были одновременно и сладкими, потому что освобождали его от боли и обиды на судьбу.

Сейчас заплакать было нельзя, а потому освобождения не было. Душевные страдания мучили не меньше, чем физические, а может быть, еще и сильнее. Лукьянов не знал, как себя вести и что делать дальше, чувствовал себя лишним и обманутым. Нет, дело было вовсе не в том, что Элла обманывала его все долгие месяцы болезни. Она не хотела, чтобы он вспомнил Дашу и все то, что между ними произошло. Это Иван Андреевич вполне мог понять и принять. Более того, Дашу он собирался снова забыть, как тогда в юности. Элла самоотверженно ухаживала за ним, когда он не мог вставать: кормила с ложечки, обмывала и, скорчившись на топчане, ночевала возле его постели в больнице. Это Иван Андреевич должен был оценить и оценил. Пока не вспомнил Дашу, ему даже казалось, что он наконец полюбил Эллу. Потом сообразил, что испытывает к жене всего лишь благодарность, но собирался продолжать и далее выдавать свои чувства за любовь. Оказалось, что ей уже и не очень-то нужна его любовь.

Конечно, Элла ничего такого ему не говорила, а он больше ни разу не задал ей вопроса: «Ты влюбилась?» Они оба помалкивали о том, что их мучило, и жизнь от этого была невыносимой. Похоже, для обоих. Иногда Ивану Андреевичу казалось, что жена ждет, когда он наконец уйдет от нее. К Даше, не к Даше – значения уже не имело. А он не мог никуда уйти. Одно дело – хотеть уйти, совсем другое – сделать это. Он теперь помнил встречу с Дашей до мельчайших подробностей, соответственно – и тот момент, когда она убежала из номера «Паруса». Наверное, и Даша, решившись на близость с ним, сразу же пожалела об этом, поскольку тоже не очень-то хотела что-то менять в своей жизни. Менять всегда трудно, особенно когда есть дети, горячо любимые человечки. Как объяснить детям, почему рушится семья, которая им кажется незыблемой твердыней?

Сейчас он особенно не мог навязывать себя Даше. Его не выписывали и периодически попугивали инвалидностью. Лукьянов сопротивлялся этому как мог и, похоже, один надеялся на свое полноценное существование.

Кроме того, Даша может опасаться, что он подаст в суд на Архипова. Он не подаст. Никогда. Он виноват перед Дмитрием. Он соблазнил его жену. Архипов не мог знать, что он, Иван, совершенно не умел драться. Мужчине стыдно в этом признаваться, но так оно и есть. Почему-то ему никогда не приходилось участвовать ни в групповых побоищах, ни в дуэли. Именно поэтому он не умел уворачиваться от ударов и защищаться.

Даже если бы вдруг Даша согласилась быть с ним, то… куда ее привести? Ни к Элле же с мальчишками? У него нет другой жилплощади. У него вообще ничего нет…

Иван Андреевич возвращался домой из поликлиники раньше времени. Врач, к которому он ходил на прием, сам заболел пресловутым ОРЗ, а к другому идти не хотелось. Лукьянов ехал в автобусе и думал о том, что сейчас, пожалуй, засядет наконец за свои конспекты. Он давно хотел кое-что переделать в лекциях. Пора пришла. Надо возвращаться к полноценной умственной деятельности. Работу свою Иван Андреевич любил, а потому после принятия такого решения у него даже улучшилось настроение. Вот он сейчас включит компьютер и с наслаждением поработает в тишине. Мальчишки – в школе, Элла – на своих курсах. Прочь все проблемы и недоговоренности. Сейчас он останется один на один со своей самой верной возлюбленной – физикой.

К удивлению Ивана Андреевича, у подъезда стояла новенькая машина жены. В дополнение к удивлению он испытал еще и чувство досады: в одиночестве поработать не удастся. Нет, Элла, конечно, не станет мешать, особенно сейчас, но он все время будет чувствовать ее присутствие и возвращаться мыслями к тому, к чему возвращаться не планировал, по крайней мере, ближайшие часа два или даже три. Что там у них случилось на курсах? Почему Элла дома?