Чик Мьюир частенько выпивал там, ловко уклоняясь от участия в самом, по его мнению, немузыкальном караоке во всем Эдинбурге. Эдди Ринган умер бы на месте, услышав, как многократно в страшных корчах и муках гибнут «Охотничья собака» и «Сердце из дерева»[41]. Фальшивя, мыча и хрипя, певцы ухитрялись трансформировать какое-нибудь простое словечко, скажем «плач», в многосложного бессмысленного урода. «Пэ-эла-а-уч» — приблизительно такие звуки услышал Ребус, открыв двойные двери и остановившись, чтобы дать глазам привыкнуть к туману сигаретного дыма.

Когда «Плач в часовне»[42]пришел к своему плачевному концу, Ребус почувствовал, как чьи-то пальцы сжали его руку.

— Ага, добрались!

— Привет, Чик. Тебе что взять?

— Двойной «Граус» будет то, что надо, хотя шут его знает, что у них в бутылках из-под «Грауса». — Чик Мьюир ухмыльнулся, показывая два ряда зубов из тускловатого золота. Он был на полтора фута ниже Ребуса и казался в этой толпе маленьким мальчиком, заблудившимся в лесу. — Ну а если и не «Граус», — сказал он, — то все равно двойной.

В его словах была своя логика. И Ребус протолкнулся к стойке и выкрикнул заказ. Со всех сторон раздавались аплодисменты — на сцену поднялся любимый исполнитель. Ребус взглянул вдоль стойки бара и увидел Дика Торренса, который выглядел не пьянее и не трезвее, чем во время их последней встречи. Когда Ребус расплачивался за выпивку (ждать, когда принесут счет, он не любил — его здесь хорошо знали), Торренс увидел его, кивнул и помахал рукой. Ребус показал, что он выпьет и вернется, а Торренс кивнул еще раз.

Музыка заиграла снова. Господи, только не это, подумал Ребус. Только не «Красный петушок»[43]. На видео петушок, казалось, проявлял интерес к светловолосой девушке, пришедшей утром в курятник собирать яйца.

— Держи, Чик. Будь здоров.

— Сланджи.

Чик пригубил виски и покачал головой:

— Не, это точно не «Граус». Видели его?

— Видел.

— И это тот, кто вам нужен?

Ребус протянул сложенную десятку, которую Чик сунул в карман.

— Он самый, не сомневайся.

Дик Торренс сам стал проталкиваться в их сторону через толпу. Но потом внезапно остановился, перегнулся через кого-то и похлопал Ребуса по плечу:

— Джон, я сейчас… — Он мотнул головой в сторону туалетов сбоку от сцены. — Буду через минуту.

Ребус согласно кивнул, и Торренс двинулся сквозь толпу дальше. Чик Мьюир допил виски.

— Я исчезаю, — сказал он.

— До встречи, Чик.

Чик кивнул и, поставив пустой стакан на стол, направился к выходу. Ребус старался не слушать «Красного петушка», а когда из этого ничего не получилось, последовал за Торренсом в туалет. Он видел, как Дик по пути туда перекинулся несколькими словами с диджеем на сцене, потом толкнул дверь туалета. На ходу Ребус злобно посмотрел на певца, но толпа разогревала этого средних лет человека все сильнее и сильнее.

Дик стоял возле общего писсуара и хохотал, разглядывая рисунок на стене перед собой. На нем были изображены два футболиста из «Хартса» в гомосексуальном соитии, а над ними красовалась надпись: «Гол в ворота Джема Тартса!»[44]Чего еще ожидать в пабе на Истер-роуд? Вот в пабе на Горги-роуд ты наверняка увидишь такую же картинку, только с игроками «Хиба». Ребус убедился, что в туалете больше никого нет. Дик, обернувшись, увидел его:

— Джон, мне на минутку показалось, будто тебе нравится разглядывать мужские члены.

Но Ребус пребывал в серьезном настроении:

— Мне кое-что нужно от тебя, Дик.

Торренс крякнул.

— Помнишь, ты сказал, что можешь достать что угодно?

— Что угодно. От группового секса до пистолета, — процитировал себя Дик.

— Мне нужно второе, — просто сказал Ребус.

Дик Торренс посмотрел на него, словно в ожидании каких-то пояснений. Но потом снова крякнул, застегнул ширинку и направился к раковине.

— У тебя могут быть неприятности.

— Могут.

Торренс вытер руки о грязное полотенце на ролике.

— Когда тебе надо?

— Как только, так сразу.

— Что-нибудь конкретное?

Теперь они оба говорили серьезно, тихими, ровными голосами.

— Любой. Сколько?

— До двух сотен. Ты уверен, что тебе это надо?

— Уверен.

— Но ты можешь получить лицензию и купить легальный пистолет.

— Могу.

— Но, вероятно, не хочешь.

— Тебе не нужны подробности, Дик.

Дик опять крякнул. Дверь распахнулась, и вошел молодой человек, улыбаясь одной стороной рта, потому что из другого угла торчала сигарета. Он, не обращая на них внимания, направился к писсуару.

— Дай твой номер. — (Парень полуобернулся на них через плечо.) — Перед собой смотри, сынок! — рявкнул на него Торренс. — Собаки-поводыри нынче ужасно дуроги.

Ребус вырвал листок из записной книжки.

— Два номера: один домашний, другой рабочий, — сказал он.

— Позвоню.

Ребус распахнул дверь:

— Угостить тебя?

Торренс отрицательно покачал головой:

— Мне пора. — Он помолчал. — Ты уверен?

Джон Ребус кивнул.

Когда Дик ушел, Ребус купил себе еще порцию. Его трясло. Сердце колотилось. Хорошенькая женщина пела «Золотую ленту», и пела неплохо. Ей достались в этот вечер самые громкие аплодисменты. К микрофону подошел диджей и повторил имя исполнительницы. Снова захлопали, а ее бойфренд помог ей спуститься со сцены. Рука у него была вся в золотых кольцах. Диджей представлял следующего исполнителя:

— Знаменитый старый хит «Король дороги». Поприветствуем Джона Ребуса!

Последовали хлопки, и люди, которые знали Ребуса, опустили стаканы и повернули голову.

— Сукин ты сын, Дик! — прошипел он.

Диджей оглядывал толпу:

— Джон, ты все еще с нами?

Публика тоже озиралась. Позднее, как понял Ребус, кто-то, вероятно, показал на него, потому что неожиданно диджей сообщил, что Джон стесняется, но он здесь — стоит у бара в черной стеганке, уткнувшись носом в стакан.