5 золотых монет… Кику не верит: не сон ли это?! Все ей казалось сказочным, волшебным: и могучее утреннее солнце, и родимый поселок, и толпа полуголодных возбужденных девушек, и маленький желтый человек с большим беззубым ртом – добрый дух Ямагучи…

Отец в этот необычайный день не был суровым: он ласково обходился с Кику, помогал ей укладывать в плетеные корзинки скудные девичьи пожитки.

А вечером Кику с партией девушек-односельчанок отправилась в Токио за сказочным счастьем…

Лишь на самом краю села терпкая досада опалила безмятежную душу девушки: из рощицы выскочил «ета» Симано и прошипел возле самого лица Кику:

– Прощай, Кику! Когда будешь на фабрике – вспомнишь меня.

В окрестностях Токио стоят угрюмые каменные корпуса. Они обнесены валом, изгородью из колючей проволоки.

Это не тюрьма. Это одна из текстильных фабрик японского богатея Камейдо.

Тысячи обманутых девушек – «маленьких птичек-прядильниц» – томятся в застенках фабрики.

По 12 часов в сутки работают девушки в грязных душных корпусах. За малейшую провинность, ослушание – наказывают работниц: их ставят «на часы» с тяжелым ящиком на вытянутых руках… Надсмотрщики-палачи следят, не шелохнется ли жертва…

Работницы на долгие годы контракта отгорожены от всего мира. Никто – даже родной брат, отец – не смеет посещать их… Никуда за пределы фабрики не смеют выйти обреченные на каторжный труд и тюремный быт девушки…

…Ярки в памяти Кику последние слова «ета» Симано. Вот уже третий год, оторванная от родины, от всего мира, огороженная колючей проволокой – томится обманутая кино-счастьем девушка…

Намедни покраснели плевки изнуренной Кику, – подруги говорят: смертельная болезнь – чахотка – свила гнездо в молодой обессиленной груди Кику.

Скоро, скоро Кику попадет в ежегодный скорбный список тысяч жертв[21] обманутых «Великим Немым» и его сподручным – великим болтуном – сводником капитала вербовщиком Ямагучи.

Манчжурская быль*

Узкие глубокие улички все чаще ломались, пересекались и становились тесней и тесней, вытягиваясь в узкие тропинки между домами.

По улицам непрерывно текут человеческие потоки.

Грохот гонгов, трескотня костей, треньканье веревочных струн, свист звучащих камней, короткие и отрывистые мелодии свистулек, все это смешивалось в неумолкаемый причудливый шум торгового бурного города. Так на все лады бродячие ремесленники и уличные торговцы возвещали о своих товарах и ремеслах.

– Дзиннг! Дзиннг! – раскрывают пасть металлические щипцы в шустрых руках площадного брадобрея.

– Чуюий! Чуюий! – шепчет торговец горячей свинины.

Из щелей прокопченных домов пробивается пар пельменей и дурманящий дым черного опиума; от походных печей – жестяных банок – выползают удушливые запахи жареной снеди, трещащего на сковородах касторового и бобового масла, чеснока и водорослей.

В глазах рябит от пестрых красок, вертлявых витрин…

Таков Фудзядян, – сосед «города Великих Могил» Харбина – на могучей кормилице Манчжурии – реке Сунгари.

На облике города – печать тысячелетий. Иногда на высоком шесте, выше голов живых прохожих, вынырнет волосатая мертвая человеческая голова с кусками запекшейся черной крови на шее. Это голова хунхуза-разбойника, казненного в назидание народу.

Но в самом сердце города на улице Сан-де-ге, среди останков тысячелетнего быта, притаилась небывалая новь.

На висячих, от изогнутой крыши до самой земли, красных узких лакированных досках-вывесках пестрят затейливые узорчатые иероглифы.

Братство Потребителя – Бедняка.

Первый Фудзядянский Народный Кооператив:

«Красная Лавка»

Многое мог бы порассказать своим завсегдатаям-покупателям главарь кооператива одноглазый рябой Ван-Сы. Он молод еще – ему и сорока нет, но каждый год его отмечен необычайными событиями большой жизни. Молодым крепким парнем Ван-Сы был вывезен с тысячами кули на север, в чужую страну – строить Мурманскую железную дорогу. Это было в страшные годы, когда весь мир кипел в кровавом котле империалистической войны… С тех пор Ван-Сы многое повидал, рыл окопы на западном фронте, плечом к плечу с русскими рабочими бился на Востоке с русскими колчаковскими мандаринами… Побывал Ван-Сы и на Юге своей гигантской родины, – был в рядах южной революционной армии до тех пор, пока проклятая собака Чан-Кай-Ши не предал китайской революции.

В шанхайских уличных боях проткнули штыком глаз Ван-Сы. Но у Ван-Сы остался другой глаз и очень много опыта, и очень много ненависти к врагам китайского народа.

Многое рассказал бы завсегдатаям-покупателям главарь лавки одноглазый Ван-Сы. Но разве расскажешь о правде его жизни: узнай эту правду палачи народа – власти – и голова Ван-Сы оказалась бы на высоком шесте на перекрестке изогнутых вертлявых улиц.

Скитаясь, целый год прослужил Ван-Сы приказчиком в русском потребительском обществе рабочих и служащих Китайской восточной железной дороги.

И познакомившись с новым для китайца делом, крепко задумался Ван-Сы над горем китайца бедняка: со всех сторон бедняк опутан липкой паутиной обязательств и долгов. Купцы-пауки держат в жадных цепких лапах своих всю бедноту города…

– Вот тут-то и пригодится одноглазый никчемный Ван-Сы, – решил Ван-Сы и ринулся с горячей энергией прививать новое дело на почве родной.

И на первых же порах новой деятельности объявились враги у Ван-Сы.

«Братство потребителя бедняка» расположилось в центре улицы Сан-деге. А на углах, как хищники, обирали народ два купца: справа приютилась русская лавчонка с кабаком бывшего белого офицера Намаконова, а на левом торговал жирный китаец-купец Лю-хан-бин.

Враждовали прежде правый с левым углом, русский с китайцем, но вот с появлением первого фудзядянского народного кооператива – водой не разлить Намаконова да Лю-хан-бина. Чаще они захаживали вечерами друг к другу выкурить трубку опия, или выпить горячей гаоляновой водки. Проходя «Красную лавку» опьяненные друзья корчили недовольные гримасы и демонстративно поднимали вверх сжатые кулаки с вытянутыми мизинцами в знак презренья к Ван-Сы.

А Ван-Сы хоть бы что! Ломятся полки кооператива от товаров и вся беднота – к нему: здесь и дешевле, и без обмана, и своя лавка, и человек за прилавком ласковый и общительный.

– Нужен момент подходящий, – шепчет над жирным блестящим от пота лицом Лю-хан-бина белый офицер, между затяжками опиума.

В таян-гване – курильне опиума люди утопают в тяжелых волнах темного дыма. Много курильщиков в синих нарядах лежат на желтых циновках, но всяк занят своей плошкой-лампочкой, иглами да трубкой, всяк возится над огнем, поджаривая липкие коричневые тянучки опиума.

Никто не слушает придушенный шепот двух завсегдатаев курильни – русского «капитана» с китайцем-купцом.

– Подходящий момент, и мы сживем со свету этого одноглазого большевика. Иначе он в конец отобьет покупателя у нас… Ты продолжай, Лю-хан-бин, нашептывать своим покупателям, что Ван-Сы дружит со злыми духами, которые помогают ему завлекать