— Американо и творожную запеканку.

— Соус — ванильный, клубничный…

— Нет, спасибо.

Он смотрел. А она знала, что он смотрит. Конечно, волосы взъерошены и эта дурацкая повязка на лице…

— Доброе утро. Я могу с вами выпить кофе?

— Здесь мало свободных мест? — она засмеялась. — Почему нет? Не люблю есть в одиночестве.

— Ваш капучино готов. — Она приподнялась.

— Сиди. Я принесу.

Он аккуратно взял со стойки белую чашку, чтобы не расплескать пену в виде сердца. Вернулся за тостом с сыром.

— Спасибо. Но это еще не все.

Креманка с малиновым муссом и сахар, много.

— Здоровый аппетит — это хорошо.

— Я проголодалась — работала всю ночь.

— Ты работаешь по ночам?

Снова смеется. Он невольно дотрагивается до больной щеки.

— Не хочу разочаровывать. Я пишу. Картины.

— Ты художник?

— Да.

— И что сейчас за полотно?

— Не могу говорить.

— Почему?

— Пока что-то делаешь, нельзя рассказывать, энергия уходит.

Он замер, даже дыхание перехватило. Она озвучила мысль, давно сверлящую его голову.

— Ты вкусно пахнешь. Мне нравится.

— А что еще нравится?

— Глаза, ноги, и попа очень красивая. А тебе во мне?

— Мне ничего. Я не способна увидеть красоту, пока человек передо мной не раскроется. Если она вообще есть.

В воздухе повисла пауза. Прядь упала на ее лицо, прилипая к губам. Он бережно убрал ее, ощущая кончиками пальцев мягкость щеки.

— Короткая практика молчания.

Он вновь вздрогнул.

— Интересно, что заговорила об этом. Я как раз собираюсь съездить в Гималаи, попробовать.

— А я недавно оттуда.

— И как?

— Это все меняет. Живешь, занимаешься обычными делами… И вдруг — взрыв. Разлетается оболочка на куски, остается суть. Только ты. Мы поднялись к леднику, где Ганга берет свое начало, там особенное место, открывается сердечная чакра. Хочешь или не хочешь, захлестывают переживания. Поезжай, не пожалеешь. А если пожалеешь, будет поздно.

— А йога? Хочу начать заниматься. Знаешь хороших учителей?

— Самого лучшего в Москве.

Она достала из сумочки блокнот и ручку. Широким размашистым почерком написала адрес и телефон.

— И свой не забудь.

— Зачем?

— Как-нибудь встретимся, позавтракаем или поужинаем.

— Не думаю, что это хорошая идея. Оставь свой, будет желание, позвоню.

— Оставлю. Но я мальчик, ты девочка, так что пиши.

Она сдалась. Вместе они вышли из кофейни навстречу уже успевшему разгореться дню. От нее пахло маслами, кожа блестела на солнце, отпускать совсем не хотелось… Она быстро завела машину, приоткрыв окно, затормозила.

— Держи. Это альбом с моими работами, с последней выставки.

Не успел он рассмотреть обложку, как она исчезла, оставляя в нем смутную тревогу. «Спасибо», — отправил ей сообщение.

На следующий день, в Склифе, ему вскрыли раздувшуюся щеку. Гной, смешанный с сукровицей, вырвался наружу, насквозь пропитав марлевый тампон. Анализы крови были по-прежнему хорошие. Причины воспалительного процесса вновь были непонятны. Ко вторнику он выглядел лучше, поэтому решил ей позвонить.

— Привет.

— Привет.

— Как дела?

— Отлично.

Тишина. Дыхание и тишина.

— Когда увидимся?

— Когда будет время. Я позвоню.

Не очень похоже на правду. Это жизнь. Надоедливые сотрудники то и дело стучались в кабинет, телефон разрывался, под окном сигналила машина. Перед глазами возникли горы — чистые, непроницаемые, молчаливые…

В среду вечером он пришел на занятие к Вите. Многого не ждал. Восторженность девочки, даже умной девочки, могла ничего не значить. Но глубокий голос, подробно объясняющий каждую асану, был голосом учителя. Он остался. Группа была небольшая, шесть человек. Каждый был занят собой, только черноглазая брюнетка не сводила с него глаз.

— Я — Тая, — сказала она, когда после занятия все расположились на мягких диванах, ожидая зеленого чая.

Ее все не было. Тая продолжала втирать в кожу масло для загара, плавными, круговыми движениями она водила по икрам, по округлым бедрам. Ледяная Ганга сверкала на солнце. В холодную воду не слишком тянуло. Только если с Сашей… Но он вонзал нож в арбуз, вскрывая его суть. Думает ли он об Ане? О том, почему ее так долго нет? Искоса она поглядывала на него, с надеждой и подозрением.

— Наконец-то! Я уже начала волноваться, — произнесла Тая, когда принцесса соизволила появиться. По губам тек арбузный сок, липкий, навязчивый, капал на песок, смешиваясь с золотистыми частицами. Саша вздрогнул, что-то сказал, как-то посмотрел. Совокупность мелочей, выдающая внутреннее напряжение. «Что ж ты делаешь? Да она ровесница твоего сына!» — хотелось ударить, оглушить его. Но он уже был оглушен. Река струилась, переливалась, вовлекая в свои воды, несущиеся на острые камни. Черные глаза за темными очками в темной оправе мрачных мыслей, среди яркого дня, на священной земле.

Сходство есть. Голубые глаза, русые вьющиеся волосы… У Саши и у мужа тоже. У мужа бывшего, то есть отбывшего, навсегда. Два года, как его нет. Дома двое детей, а она смотрит на чужого мужчину, находит привычные черты и жаждет — не воспоминаний, не возвращения в прошлое, не успокоения, — а Сашу, сидящего рядом на желто-красном полотенце. От тепла расслабились мышцы, тело совсем податливое. Оно готово раскрыться, только бери…

«Я могу тебе позвонить?» — отправил он смс в воскресенье в девять утра. Ответ: «Нет». Вчера, уже ночью, когда у него в руках оказался мобильный, он увидел пропущенный вызов. Кровь мгновенно прилила к вискам — она хотела его видеть. После шести часов молчания и концентрации в одной точке, в ожидании неровного дыхания зверя, чующего опасность, желание ее увидеть было нестерпимым.

В двенадцать в кармане разлилось приятное дребезжание.

— Привет. Ты вчера звонила, но я был на охоте, извини. Мы можем увидеться?

— У меня совсем мало времени. Если ненадолго — выпить кофе.

— Пусть ненадолго. Где?

Он запрыгивает в машину и мчится. Куда? Зачем? Щека уже совсем зажила, крошечный шрам закрыт пластырем. Снова столик в углу, она ест огромное шоколадное пирожное, правая рука до локтя унизана бирюзовыми браслетами.

— Я боялась тебя не узнать.

— Правда?