Полет из Гаи до Варанаси не был особенно долгим; самолет летел на небольшой высоте. Несмотря на это, поток крови хлынул из носа у Эйнат снова. Я уставился в иллюминатор, в полусне, время от времени зажмуриваясь от серебряного сияния, исходящего от крыльев самолета, скользившего над дорогами и полями, каналами и маленькими озерами, которые то исчезали, то появлялись опять. Жена Лазара сидела у окошка двумя рядами дальше меня, и я заметил, что во время полета узел на ее прическе распустился. Внезапно Лазар поднялся со своего места, держа в руках полотенце, все в кровавых пятнах. Я вскочил, но когда он увидел меня, то сделал знак, возвращавший меня в кресло. Не обращая на него внимания, я уже несся по проходу. Эйнат лежала, положив голову матери на колени.

— Все в порядке, — немедленно отреагировал Лазар, определенно желая отослать меня обратно, но жена его была явно охвачена паникой. Ее автоматическая улыбка исчезла.

— Что все это значит? — спросила она в сильнейшей тревоге.

— Скорее всего, это слабость, вызванная гепатитом, — ответил я, не раздумывая. — А также результат изменившегося атмосферного давления тоже. Давайте на минуту поменяемся местами.

Это предложение я адресовал уже Лазару, который занимал кресло рядом со своей женой и смотрел прямо в глаза Эйнат. Она подняла голову и взглянула на меня. Мне она показалась не просто бледной, но и очень несчастной. Не обращая внимания на неудобства, которые мое присутствие создавало для Лазара, я настоял на том, чтобы остаться возле обеих женщин вплоть до того момента, пока самолет не коснется земли, которая сквозь иллюминаторы выглядела поразительно красивой. Самолет описал круг над обоими берегами Ганга — пустынным восточным берегом и заросшим западным, — после чего, развернувшись, заскользил обратно, оставляя позади крепость за крепостью и пристань за пристанью, покачиваясь в воздухе над крошечными черными фигурками, как если бы тоже хотел искупаться в исполненных святости водах отливающей золотом реки. Я затеял разговор с Эйнат, с тем чтобы отвлечь ее. Была ли она когда-нибудь в Варанаси? — спросил я ее. Она покачала головой.

— Ужасно жаль, что ваш отец так спешит, — сказал я, — в противном случае мы могли бы на день-другой задержаться. То немногое, что мы увидели здесь, только разожгло мой аппетит.

И я улыбнулся ей автоматической улыбкой ее матери, чьи глаза остановились на моем лице с глубоким вниманием. Это напомнило мне о тех временах в операционной, когда мы замечали, что присущий обыкновенно профессору Хишину иронический блеск глаз начинает исчезать. И тогда мы должны были сделать перерыв — именно я нес за это ответственность.

Эта новая мысль начала мучить меня после того, как мы приземлились со своими чемоданами в грязном углу аэропорта Варанаси, окруженные индийскими детьми, которые, вытаращив глаза, смотрели на меня и мою пациентку, опирающуюся на мою руку с закрытыми глазами и измученную настолько, что у нее не хватило даже сил, чтобы взглянуть на большую корзину, в нескольких футах от нас, из которой угрожающе поднималась покачивающаяся голова огромной змеи. Нам предстояло еще как-то убить три часа, оставшиеся до рейса на Нью-Дели, и поскольку Лазар и его жена запаслись в Бодхгае изрядным количеством сэндвичей и лимонада, они тут же отправились в свой обычный тур по магазинам, вернувшись из этого путешествия с аппетитно выглядевшим набором местных сластей. Я взял в свою руку запястье Эйнат и посчитал ее пульс. Он был очень высок — сто ударов в минуту, а затем, в полном отчаянии врача, которому никто не верит, я поймал себя на том, что молю судьбу, чтобы у Эйнат снова началось кровотечение, поскольку в этом заключался последний шанс утвердить мой врачебный авторитет и положить конец этому опасному путешествию, которое Лазар и его жена претворяли в жизнь с таким лихорадочным рвением.

— Чувствуете ли вы тошноту? — спросил я Эйнат. Чуть-чуть подумав, она кивнула. — Тогда я вам помогу, — сказал я и помог ей встать, после чего отвел в угол, где не очень сильно надавил ей на живот.

Ее тут же стошнило. Рвоты было немного, но кровь в ней была отчетливо видна. Откуда бы она ни была, безо всякого сомнения, нарушение процессов свертывания крови только усиливало кровотечение. Я отвел Эйнат обратно к ее месту и велел ей лечь поперек сидений, после чего, наподобие часового, остался охранять ее рвоту, чтобы никто не убрал ее следы до того, пока ее родители, вернувшись, не увидят все собственными глазами. Тогда я смогу наконец противостоять им, со всей твердой непреклонностью заявив: «Прошу меня простить, но ваша дочь не в состоянии лететь до Нью-Дели. Она нуждается в немедленном переливании крови. Вы слишком рветесь домой, и вы подвергаете ее неоправданно высокому риску».

Лазар был поражен. Но я стоял насмерть, и тихим, но непреклонным тоном, который всегда оказывал очень сильное впечатление на пациентов и их родных, я объявил, что мы не можем продолжать полет и что необходимо срочно найти подходящий отель, может быть, «Ганг», тот, в котором мы уже останавливались в последнее время, и там, в тишине и на должном уровне гигиены, я сделаю Эйнат переливание крови, которое, кроме всего прочего, требует постельного режима в течение двадцати четырех часов.

— Конечно, — продолжал я, — мы можем поместить ее в местную больницу. Но даже если забыть о грязных иглах, надо быть полностью сумасшедшим, чтобы госпитализировать кого бы то ни было в больницу этого «вечного города», где никто не озабочен ничем, кроме реинкарнации и кремации.

Лазар попробовал запротестовать.

— Давайте доберемся хотя бы до Нью-Дели, — умолял он. — Это всего два часа в воздухе. И там мы сможем остановиться… потому что никто не знает, сможем ли мы достать билеты на другой рейс, а провести в железнодорожном вагоне шестнадцать часов еще более опасно, чем перенести на несколько часов переливание крови.

Я был непреклонен.

— Нет. Отложить переливание крови гораздо более опасно. — И, произнося это, я посмотрел на его жену. Но поскольку она продолжала хранить молчание, словно не желая открыто становиться на мою сторону, я поднял драматическим жестом обе руки, словно кто-то внезапно приставил к моему виску пистолет, и, окруженный толпой любопытствующих индийцев, сгрудившихся вокруг нас, добавил голосом, полным такой боли, что это удивило и меня самого: — O'key, — сказал я. — Это ваша дочь. Прошу лишь одного — объясните мне, во имя всего святого, какого черта вы потащили меня с собой?

Не исключаю, что именно эти слова сразили жену Лазара, которая бросила весь свой авторитет на мою чашу весов, в результате чего сам он немедленно обратил свои организационные таланты на отмену нашего полета, поиск носильщиков и выбор наиболее приемлемого отеля. А затем Эйнат потеряла сознание, и меня впервые охватил настоящий ужас, что она ускользает из наших рук. Окружающие помогли поднять ее. Присущие индийцам навыки по переноске тел, приобретенные ими во время помощи больным и умирающим людям, оказались очень кстати, импровизированные носилки были мгновенно сооружены из одеяла и двух бамбуковых палок, и с большим шумом мы двинулись из здания аэропорта. Разваливающийся на ходу минибас принял нас и с несвойственной индийскому транспорту скоростью покрыл дистанцию в двенадцать миль, отделявших аэропорт от города. Вскоре мы добрались до отеля «Ганг», и хотя Эйнат уже очнулась от обморока, администрация решила, что лучше изолировать нас от других постояльцев, в связи с чем нас провели в пристройку, нечто вроде флигеля для пилигримов, где предоставили две простые, но очень чистые комнаты, меблированные плетеной мебелью, покрытой ярким пурпурным лаком.