– Где бы он в зоне взял сейф? – удивился Хомизури.

– Хорошо, не будем именовать это «сейфом», – согласился Бутов, – но нет сомнений, что чеснок был хорошо спрятан. И вот вам первая находка: для вора безразлично, хорошо ли прячет хозяин свое имущество – он крадет все подряд, находит даже припрятанный чеснок Папаяна. Между тем вот уже три месяца, как никто не видел даже зубчика чеснока! Вор ничуть не чурается грабить больного, моральные или национальные соображения никак не останавливают его.

– Что вы этим хотите сказать, Холмс? – спросил я.

– А то, что наш вор великолепный психолог.

– В чем же это выражается?

– А в том, что, хоть его и обвинят в краже чеснока, но и Папаяна никто не помянет добрым словом за то, что он дал усохнуть имеющему вес золота чесноку. Да и Лашкарашвили, который вместо того, чтобы есть масло, собирает его, в глазах вора выглядит смехотворно. Выставить жертву на посмешище – вот психологическое оружие нашего «преступника».

– Ворует масло – значит, он обжора, а ворует чеснок – утонченный психолог? – всполошился я.

– Что-то происходит, а меня не поставили в известность? – появился Вадим Янков. – Физики и филологи рассуждают, а для бедных математиков здесь нет места? Чеснок Папаяна – это да! Но разве принадлежавшая мне банка топленого масла заслуживает меньшего внимания?

– У вас тоже украли? – не смог скрыть я своего удивления, так как Кос ничего не хранил, моментально поедая все, как только получал посылку.

– По моим наблюдениям, пока что Юрий Бадзё – единственный, у кого не крали ничего, так как он все свое носит с собой – Omnia sua secum portat.

(Бадзё постоянно носил с собой настольные часы.)

– Откуда нам было знать, что у вас было топленое масло? – украдкой вставил Бутов.

– Но я-то знал! – не думал сдаваться Вадим.

– Вор хочет устыдить вас тем, что вы втихаря ели топленое масло.

– А что, я должен был есть его, чавкая во всеуслышанье?

– Нет, должны были дать мне попробовать, – с опозданием обиделся Жора Хомизури.

– Помогите найти, и я всем дам попробовать. По одной ложке. Имеется в виду чайная ложка. Масло французское.

– Вор работает непрерывно, – заключил Бутов, – он явно профессионал.

– Что профессиональному вору в политзоне делать? Разве родная «тройка» не рядом? И воры есть, и убийцы, и насильники.

– Здесь и профессиональный торговец сидит, продававший «ГУЛАГ» за десять рублей, – напомнил единомышленнику Бутов. И на самом деле, сколько я себя помню, в Барашеве велась бесконечная полемика, следует ли считать диссидентом Мельникова, который хотя и торговал антисоветской литературой, однако соответствующей идеологии не разделял и себя диссидентом не считал. – Вор молод, – заявил неожиданно Бутов, – и осужден по семидесятой статье.

– Откуда ты знаешь? – поразились мы.

– Папаян мне свой тайник показывал. Чтобы до него дотянуться, надо быть молодым и физически крепким.

Рассуждая таким «дедуктивным» образом, мы быстро определили четыре подходящие кандидатуры: Шабонас, Барканс, Миронов и Удачин.

– Шабонаса следует исключить, – сказал Бутов.

– На каком основании? – поинтересовался Янков.

– Он очень много говорит, в «профиль» вора не вписывается, – заключил Бутов.

– Остались трое: Барканс, Миронов и Удачин, – сказал я.

– Воистину железная логика у вас, у грузин, – согласился со мной Бутов. – Барканса тоже надо исключить.

– Это почему же, сэр? – удивился Манилович. – Вроде не болтлив и на здоровье не жалуется.

– У него нет друзей. Вор надменен, любит аудиторию, у него непременно есть хотя бы один близкий друг: должен же он перед кем-нибудь похваляться своим талантом и сметливостью!

– У Барканса друзей нет?

– Нет, он как романтический поэт, все время в одиночестве.

– И ночью спит как убитый, – подсказал Янков, сосед Барканса по бараку.

– Остались двое: Миронов и Удачин, – заключил я.

– Оба молоды, оба в прекрасной физической форме, разумные молодые люди, Миронова увлекает вычислительная техника, Удачин склонен к фантастике. Миронов дружит с Леваном, а Удачин – с Андерсоном, – сообщил Хомизури.

– А теперь, друзья, ознакомьтесь с еще одной ипостасью Удачина – домашнего вора политического лагеря ЖХ-385 / 3–5, – с важностью объявил Бутов. – Нынче утром у него на лице я и небольшую сыпь приметил – похоже, он успел бердзенишвилевских орехов отведать.

– Виновник найден, но что же нам теперь делать? – спросил Жора.

– Что делать? Надо идти в библиотеку в гости к его другу Андерсону и побеседовать.

И мы отправились к Андерсону. Бутов коротко ознакомил его с ходом и результатами расследования. Почему-то Андерсон легко позволил себя убедить и предложил выход из ситуации, состоящий из трех пунктов:

1. Удачин публично признает вину.

2. Вернет украденное.

3. Специально провинится и сядет в штрафной изолятор, то есть в шизо.

Предложение было принято. Народ разошелся. У библиотеки остались мы втроем – Бутов, Андерсон и я. Мы-то знали, что Андерсон заведовал довольно-таки скромным, однако «идейно выдержанным» книгохранилищем, но вот Андерсон понятия не имел, что перед нами стоял человек, создавший легендарную подпольную библиотеку антисоветской литературы, такую большую и полноценную и, что главное, идейно настолько выдержанную, что несколько лет она не давала спать всей госбезопасности СССР. Правда, и я тоже тогда не подозревал, что спустя годы на меня будет возложено руководство третьей по величине в СССР Национальной библиотекой Грузии. Удачин, совершенно не смутившись, признал свою вину. Вечером шестеро политзэков – «следователи» плюс пострадавший Папаян со своим чесноком; Андерсон отказался «отведать хлеб-соль» вместе с нами – уже ели сациви с орехами, а дпнк Сурайкин «за дебош» вел Удачина в шизо на пятнадцать дней, с тем чтобы он там поразмышлял о смысле жизни.

После освобождения Бутов эмигрировал из СССР, в настоящее время живет в Германии и работает по своей профессии – физиком. Его коллега Вячеслав Игрунов обретается в русской политике, он второй человек в партии «Яблоко», хотя сама партия испытывает серьезный кризис. Корейские самолеты даже близко к границам России не подлетают.

У политической, так же как и у любой другой советской зоны, была своя аристократия: повар, кладовщик, библиотекарь, кочегар, банщик, парикмахер, дежурный по бараку, киномеханик, курьер и т. д. Об этом писали Солженицын, Гинзбург, Шаламов и другие авторы, прошедшие ГУЛАГ. Если в прежнее время, до эпохи Брежнева, когда больше половины населения лагерей составляли осужденные по 58-й статье, на эти «аристократические должности» попадали только представители криминалитета (то есть, в терминологии марксистско-ленинской теории, «социально близкие» (убийцы, воры, грабители и т. д.) власти люди), то в мои времена, когда под мировым давлением политзаключенные были в СССР как бы признаны и для них открыли отдельные лагеря (три в Перми и один в Мордовии, знаменитый Дубравлаг), новую аристократию составляли шпионы, военные преступники и предатели Родины. Говоря иными словами, если ты был осужден по новой 70-й статье – наследнице статьи 58-й Уголовного кодекса, – то не мог стать лагерным парикмахером или библиотекарем, даже будучи до того лучшим парикмахером СССР либо директором большой библиотеки.