Оказалось, что ее кровать поставили под единственным окном коридора, к которому имели доступ больные. Открывать форточки в палатах категорически запрещалось, но в воздухе стоял невыносимый смрад, потому все кто мог то и дело выходили погулять под коридорное окно. Ларочка пыталась если не уснуть, то хотя бы просто полежать спокойно, но не тут-то было.

— Детка, будь другом, протяни ручку, распахни форточку, задыхаемся, — просили наиболее корректные больные. Бестактные же, ничуть не смущаясь, заскакивали с ногами на железную раму Ларочкиной кровати и пытались разбираться с форточкой самостоятельно. Еще и возмущались, когда Лариса открывала глаза и пыталась спихнуть чужие ноги со своей постели:

— Нельзя же так пугать! Я думала, ты спишь, не хотела будить…

Санитарки при этом, едва учуяв хоть малейшее шевеление воздуха, слетались, кажется, сразу со всех этажей больницы и, разгоняя больных по палатам, требовали, чтобы Ларочка плотно закрыла форточку. Не забывая при этом напомнить, что пациентке прописан полный покой, который она нарушает, поднимаясь, чтобы устроить проветривание. Будто, закрывая форточку, подниматься не приходилось! Смешные люди, право слово.

Перед вечерним обходом в коридоре вроде бы воцарился покой. Посещения врачей все боялись и, ожидая их, проявляли чудеса дисциплинированности. Лариса заслонила подушкой щель в раме окна, чтобы не дуло, и, соорудив холмик из кусочка одеяла, приготовилась все же поспать. И тут снаружи постучали.

— Ты? — От удивления Ларочка даже забыла рассердиться, что ей не дают отдохнуть. Убрала подушку, приоткрыла раму, чтобы удобнее было разговаривать, зашептала взволнованно: — Что ты тут делаешь?

— Я и сам не знаю. Мистика какая-то. Ты мне всюду сегодня мерещишься, я наконец решил проверить, ты это или моя фантазия, и вот, оказывается, ты, — не менее взволнованно ответил Митя с той стороны окна.

— Говори тише! Сейчас санитарки прибегут. Уходи! Стой! — Ларочка вдруг осознала, почему так не хотела переезжать из прошлой больницы: боялась, что этот смешной и забавный мальчишка возьмет и навсегда исчезнет из ее жизни. Не то чтобы он был ей зачем-то нужен, но как-то нехорошо, вот так вот, не прощаясь, расставаться с человеком, который, считай, спас тебе жизнь. — Ты это, — отчего-то Ларочка начала нести полную чепуху, — как живешь? Перестал отбирать воду у мирных жителей?

Он скорчил морду, явно собираясь ответить что-то ехидное, но тут случилось странное. Чтобы привстать, Ларочка вытянулась подальше, желая уцепиться за подоконник с обратной стороны, и случайно схватилась за теплую и сильную, чуть суховатую руку своего нежданного посетителя. Обоих будто бы ударило током.

— Что это было? — через время спросила она, восстановив дыхание и снова прильнув к окну.

— Не знаю… — отряхиваясь от колючек (каким-то чудом Митя умудрился свалиться прямо в куст чертополоха), он посмотрел немного виновато. — Слушай, я не нарочно. Как узнал в больнице, что тебя родители увезли, так ни о чем другом думать не могу. Как вижу белокурую девчонку, сразу думаю — ты. Присматриваюсь — нет, показалось. И грущу. Ну просто, — он явно спохватился, — нехорошо же оставлять товарища в беде. Вернее после беды, не проследив, что ему больше ничего не угрожает. И вот, я думаю — нехорошо как вышло. А сам дрова в госпиталь здешний везу. Гляжу — в окне ну точно ты. Не мог не проверить. Ты не думай, я не сумасшедший какой-нибудь.

— Мне ли здесь бояться сумасшедших, — засмеялась Ларочка, намекая на то, в какое заведение ее положили.

— А почему положили-то? — забеспокоился Ми-тя. — Как ты себя чувствуешь? Какое-то осложнение? Зачем тебя от меня увезли?

Это «тебя от меня» ужасно Ларочку смутило. Чтобы не наговорить в ответ глупостей, она просто пожала плечами.

— Слушай, может, тебе что-то привезти? — найдя себе полезное применение, Митя заговорил увереннее. — Я все достану, только скажи, что нужно.

— Ничего не нужно, — сказала Ларочка и испугалась, что это звучит, будто она намекает, что ему больше не стоит приходить. — Хотя… А можешь книжек принести? Когда еще я столько времени смогу лежать без дела и читать?

— Понял-принял-сделаю, — он улыбнулся. — Книжки — это чудесно. Что ты читаешь?

И вот, до того самого момента, пока разгневанные медсестры из конвоя дежурного врача не отодрали пациентку от окна, Лариса с Митей второпях жадно обменивались такими важными и давно забытыми репликами, вроде: «А как тебе Василий Теркин? Это прям про меня» или «А Эренбурга «Падение Парижа» уже читала?» и, конечно, «Ты же знаешь, что Петров погиб в прошлом году в авиакатастрофе? Вот как бывает. Оба они с Ильфом не дожили и до сорока лет…»

А уже позже, когда собравшийся над Ларочкой консилиум отчитывал ее за плохое поведение, она никак не могла убрать с губ глупую улыбку и вспоминала сияющие, словно с лампочками внутри, смеющиеся глаза этого странного Мити и его привычку по-птичьи склонять голову набок и прятать нос в переброшенную через плечо скатку из красноармейской шинели.

Глава 9

Быт и битва с небытием

Несмотря на ранний подъем, Морской опаздывал, потому на правах старожила решил срезать путь через двор — там вроде была пешеходная зона и люди ходили без опаски. Вышел к уже восстановленному, в отличие от двух соседних, мосту, влился в спешащую на базар и с базара многоголосую толпу. Вздохнул с наслаждением. Что ни говори, а люди остались прежними, харьковскими. Те же перебранки, те же достойные фельетонов обрывки философских бесед, тот же вкусный украинский и колоритный русский. И идиш? Морской с интересом обернулся. А, нет. Немецкий. Безумный нищий старик тряс застеленной газетами раздолбанной корзиной и просил милостыню на немецком, видимо, еще не осознав, что времена поменялись. Морской хотел было подойти, но толпа оттеснила. И к лучшему — время действительно поджимало.

Лихо перемахнув через парапет еще до конца моста, он чудом не свалился в зловонную лужу и, немного еще поманеврировав, вышел к банному комбинату с тыльной стороны. У стены крутилась троица беспризорников. Взгромоздившись на кучу ветхого небезопасного хлама один из них пытался дотянуться до закрашенного облупившейся белой краской окна и заглянуть внутрь. Заглянул, покраснел, отскочил обиженно:

— Тьфу, гадость какая! А говорили в среду — женский день.

Двое дружков, поджидавших внизу, похабно захохотали.

— Ты бы поосторожней, — невесть зачем вмешался Морской. — Во-первых, свалиться можешь с легкостью, во-вторых, серьезно тебе говорю: в эвакуации я знал одного кривого мужика, который лишился глаза в детстве, подглядывая в раздевалку женской бани. Его раскусили, и какая-то гражданка, возмутившись, ткнула спицей ровно в ту стенную дыру, сквозь которую глядел мой знакомый.

Мальчишка