недоверчиво покачал головой, спрыгнул на землю, упал, попятился. Морской хотел было протянуть руку, мол, вставай, дурачок, нечего меня бояться, но пацаненок вдруг вскочил сам и набычился:

— А что это ты, дядя, чужих детей уму-разуму учишь? Своих, что ли, нет?

Один из сидевших внизу мальчишек выпрямился во весь рост и оказался здоровым долговязым детиной почти с Морского ростом. Из-за поворота показались беспризорники постарше. Все равно совсем мальчишки, но комплекции уже весьма приличной. К тому же всех вместе их уже стало пятеро.

— В эвакуации, говоришь? — насмешливо спросил самый здоровый из подошедших и вдруг перешел на фальцет: — Христа ради прошу, поделись, чем можешь, со страдальцами голодного оккупированного Харькова. О сытый пришелец из тыла доблестной Красной армии, подай, что не жалко! — и добавил уже совершенно нормальным голосом: — Вот портфель хотя бы свой отдай, если жить хочешь.

Остальные мальчишки радостно заржали. Морской растерянно попятился, нелепо прижав портфель к груди. Дать ограбить себя какой-то пацанве в центре родного города не хотелось. С другой стороны — не ввязываться же в неприятности? В жизни Морского бывало, конечно, всякое, но драк он не любил и всячески их избегал. Да и портфель того не стоил — старый, потасканный, всего-то со сменным бельем и парой полотенец внутри. Мальчишки наступали, Морской пятился.

— Что здесь происходит? — раздался вдруг рядом голос Николая. Мальчишек словно ветром сдуло.

— Ты вовремя, — искренне обрадовался Морской.

— Знаю, что опоздал, — Коля словно и не заметил, что только что вытянул Морского из весьма щекотливой ситуации. — Спешил как мог, вон, даже дворами пошел, но все равно каждые десять шагов останавливаюсь. Не привык еще. Плохо мне. Как развалины очередные увижу, прямо столбняк нападает. Что ж эти гады сделали с нашим городом-то, а? — Он нервно чиркнул спичкой, пытаясь взять себя в руки. Но не удержался, продолжил: — Дом Проектов, Госпром, Дворянское собрание… Эх… Восстановим ли? Пассаж весь раскурочен, а посреди вывернутых наизнанку квартир и магазинов лежит наш мостик с литыми перилами. Тот самый, что над спуском висел… Иду, смотрю по сторонам и просто не верю своим глазами. Что ж это делается? И гостиницу «Красная» спалили…

— Война, — Морской отвернулся, выгадывая время, чтобы найти нужный тон.

— А гостиницу, говорят, еще наши спалить пытались в 1941-м, отступая, — не унимался Коля. — Жители тушили, а ребята дежурные их отгоняли, мол, приказ есть, пусть горит, ничего врагу не оставим. Хорошо, смена закончилась, пока наряд менялся, люди все и загасили. Но, выходит, зря…

— Т-сс! — Морской приложил палец к губам. — Не будем об этом. Отчаяние — не лучший способ набраться бодрости духа, а у нас тонны работы впереди. Не оплакивать город надо, а восстанавливать, — он хотел ввернуть что-нибудь жизнеутверждающее, но поводов для оптимизма не нашел и признался честно: — Я, знаешь, даже некрологи о знакомых не пишу, как бы ни просили. Когда слишком больно, теряется всякий профессионализм и объективность. А нам их терять сейчас никак нельзя, поэтому давай не говорить про город. Потом, когда-нибудь, когда сможем с гордостью сказать, мол, вот как стало, то и помянем светло, как было. Но не сейчас, когда кругом руины…

Поезд-баня, газета «Большевик Южной», ноябрь 1943 года

— Согласен, — неохотно бросил Коля, и было ясно, что согласие его распространяется лишь на разговоры с Морским, но никак не отменяет мыслей и бесед с другими.

Мужчины, между тем, вошли в банную раздевалку.

— Эх, как же я скучал по настоящей бане! — зычно выкрикнул Коля. — В вагоне баня тоже ничего, но нас к такому поезду подвозили только дважды.

Талоны в баню были на конкретное время, поэтому, опоздав, оба отняли сами у себя право на неспешную помывку. Действовать приходилось быстро и сосредоточенно. Впрочем, все вокруг вели себя точно так же.

— Я снова забыл о главном! — выпалил Горленко, намылившись и подойдя вплотную к Морскому, чтобы не сильно кричать. — Я знаю, кто наш стрелок!

Вышло все равно слишком громко, потому все присутствующие на миг перестали греметь тазами и обернулись. Морской чуть не выронил обмылок, но быстро пришел в себя:

— Да говори уж, ладно, — любопытство оказалось сильнее правил конспирации.

— И скажу! — хмыкнул Коля. — Мне скрывать нечего.

Сейчас, в толпе голых мужиков, данная фраза звучала довольно смешно, но Морскому было не до шуток.

— Ну?

— Павел Иванович Дородный, 1885 года рождения. Один из пленников Сабуровой дачи. Ну, ты же помнишь, так Света и Лариса шутя именуют своих подопечных, которых прятали во время оккупации. — Морской, конечно, помнил. И Ларочка рассказывала, и Коля со Светой вчера возле редакции успели все подробно изложить. — Так вот, — продолжил Горленко, — вчера мы уже ложились спать, но прибежала Тося. Она немного не в себе, от волнения впадает в состояние безумства. Но как-то умудрилась справиться с собой. Полужестами, полузвуками, объяснила — бежим за мной, там у Павла приступ.

Коля замолчал, переместившись в очередь к холодному крану.

— У пациента психиатрической больницы приступ, — констатировал Морской, нагоняя товарища. — Пока не вижу, что же тут не так.

— Ты бы видел этот приступ. Его держали санитары, но он метался и кричал. «Убью! — кричал. — Поганцы! Ненавижу!» И четко перечислял, кого именно. Конкретно — Свету, Тосю и Ларису. Еще товарища Игнатова приплел. Как выяснилось, приступ такой у пациента не впервые. Он почти ослеп. И кто-то втолковал ему, мол, это все последствия долгого нахождения без света в сыром помещении катакомб. Светлана говорит, что, может даже, она сама когда-то это ему и сказала, потому что искренне считает себя виноватой. У пациента были проблемы с психикой — периодические неконтролируемые припадки, которые можно успокоить только медикаментозно. Ну и со зрением были кое-какие неприятности. Но именно за время оккупации с глазами началась полная беда. Быть может, от плохого питания, но, скорее всего — из-за условий содержания в катакомбах.

— Если я правильно понимаю, альтернативой этому был расстрел вместе с другими пациентами Сабурки? Ведь именно спасая от расстрела, Дородного прятали в тайном убежище, — напомнил Морской.

— Ну да, — вздохнул Николай, и мощным залпом вылил на себя целый таз ледяной воды. Владимир шарахнулся от брызг и переместился в очередь к крану с горячей водой, бурча себе под нос, мол, безумие, похоже, заразно и общение с припадочным Дородным явно пошло во вред Горленко. — Но разве сумасшедшему ты это объяснишь? — Коля решил постоять с Морским за компанию. — Света расстроилась ужасно. Она знала, что припадки Павла участились, что зрение почти совсем исчезло, но не догадывалась, что в пациенте накопилось