столько зла против его спасителей. В нормальном состоянии Павел Иванович со всеми дружит и никому не желает зла, но в приступах болезни, как оказалось… Пока ему вкололи нужное лекарство, он столько гадостей наговорил Светлане… Она потом полночи прорыдала.

— Мотив я вижу, — Морской постарался сохранить объективность. — В припадке ярости отомстить за испорченное здоровье. Но… Ты меня прости, а как слепой мог стрелять?

— Он не совсем слепой. Точнее, не всегда. Загадочное свойство организма — как раз во время всех этих припадков зрение возвращается к нему почти полностью… И потом — стрелял, но не попал. И, кстати, Света с Тосей ему были куда ближе, чем Лариса, присоединившаяся к уходу за больными позже. Поэтому в Ларису стрелял без жалости, а Свету пожалел. Услышал ее голос, устыдился и убежал… И, кстати, на тот вечер, когда стреляли в Свету, у Павла Ивановича никакого алиби нет. Соседи по палате рассказали, что в тот вечер он ушел гулять. Гулял один по саду, понимаешь?

— Ну хорошо. — Вообще-то версия Морскому нравилась, но разбираться нужно было до конца. — Мотив и возможность есть. А где он взял оружие? Впрочем, сейчас все его где-то да берут… И, вот еще, вы сумку-то нашли? Куда он спрятал отобранную у Светы сумку?

— Наверное, выкинул, — Коля уже вытирал голову. — Сегодня он как овощ. Под препаратами, допрашивать не выйдет. Санитарку в охрану на всякий случай приставили, так что ладно. Но как только придет в себя, то все расскажет нам как миленький. Если, конечно, все помнит. Ну а если нет, то, как ты правильно заметил, найдем винтовку, снимем отпечатки… Судя по всему, никакая опасность нашим уже не угрожает, так что особо можно не спешить. Подо-ждем показаний от подозреваемого, а там решим, что делать.

— Ну вроде верно, — Морской вздохнул с облегчением. Преступник найден. Более того, он оказался не коварным злоумышленником, а обычным психом. Его даже задерживать не надо, поскольку он и так под наблюдением. Могла ли вся эта опасная история завершиться лучше?

— Редакцию мы зря, выходит, тебе вчера переполошили, — извиняясь, улыбнулся Коля, понимая, каких трудов вчера Морскому стоило добиться разрешения на срочную публикацию заметки о Светлане. — Можно отменить заметку, если надо.

— Да что ты! — удивился Морской. — Хороший материал получился, не нужно отменять. К тому же вчера вечером все уже ушло в набор.

Материал вышел и правда добротный. И о Светлане — мужественная библиотекарь, будучи несправедливо выгнана с работы по наклепу немцев, не опускает руки, а находит новый плацдарм для деятельности, спасая книги больницы, и об удивительном подвиге библиотекаря Демидовой — последнем довоенном библиотекаре Харьковского Союза писателей. Морской успел вчера зайти в ее уютную полуподвальную комнату на Пушкинской. Опухшая от едва не убившего ее голода оккупационных лет, с трудом переставляющая ноги, Демидова держалась при всем при этом величественно, но в то же время дружелюбно. Пригласив приведенного Светой журналиста на общую кухню, она щедро позажигала свечи — «мне, может, уже и не пригодятся, а вам писать удобнее, пишите» — и подробно рассказала, как спасала библиотечный фонд Союза писателей. Тот самый, знаменитый, любовно собранный еще Максимом Лебедем — первым директором харьковского Дома писателей.

— Сначала нам сказали готовить все архивы и фонды к эвакуации, — говорила хозяйка, вспоминая начало осени 1941 года. — Мы все собрали да переключились на текущие дела. Кто зажигалки тушил на крышах собственных домов, кто бегал по инстанциям, умоляя не взрывать его учреждение при отступлении, кто о хлебе насущном думал. Ну, если вы в городе тогда были, то сами все это помните. Потом пришел приказ — в срочном порядке палить архивы, чтоб ничего фашистам не досталось. Ох, как горело, как горело! — Она вздыхала то ли зло, то ли просто нервно. — Не знаю уж, что ценного могли фашисты почерпнуть из протоколов заседания харьковских литературных секций двадцатых годов, но приказ есть приказ. Особенно в военное время. Я слушалась, и все вместе со мной. Но вдруг я поняла, что дальше будут книги. Их точно так же, не имея возможности эвакуировать, прикажут просто сжечь. Вы понимаете? — Она посмотрела так, будто говорила о величайшем преступлении века. — Тогда, не дожидаясь никаких приказов, я договорилась с одним водителем. Фамилию сейчас не назову. Мир не без добрых людей, но всех ведь не упомнишь. — По тому, как она говорила, Морской понял, что фамилию Демидова прекрасно знала, но называть не стала, чтобы не накликать неприятностей на голову знакомого. — Все, что могли, мы погрузили в его автомобиль и увезли в сарай в деревню к его родителям. Так книги все эти годы и лежали. Недавно литераторы мои знакомые за ними съездили — и почти все цело! Лишь некоторые экземпляры пострадали от плесени и грызунов.

— А сундук-то, а сундук, который вы поручили Свете разыскать? — торопил Морской.

— Сундук — отдельная статья. Ценная вещь сам по себе, между прочим. Когда бы было что другое, в чем можно было гарантированно сохранить книги, ни за что со своим сундуком не рассталась бы. Но пришлось. В него я сложила самые ценные наши библиотечные стародруки и самым банальным образом решила закопать под деверевом во дворе дома моего сына. Закапывали невестки с подружками — они, пока окопы рыли, так поднаторели, что лучше любого экскаватора вручную копать научились. А я, неумеха, просто рядом стояла. Но карту зарисовала правильно. А когда наши в город вернулись, ни от кого добиться не могла, чтобы сундук мой наружу извлекли. «Опасно, — говорят, — там мины и руины». Оно, конечно, да. Война ужасно центр Харькова потрепала, хоть не дыши вообще — везде опасно.

Морской вздрогнул, вспомнив, как в первый же день после приезда ходил посреди ночи через знакомые дворы, и решил никогда больше так не рисковать.

— Ну, а сейчас, — продолжала рассказчица, — когда минеры поработали на славу и даже многие завалы разгребли, я кинулась просить откопать сундук, но всем вокруг не до того! Хорошо, свою давнюю знакомую встретила, когда в больницу пошла. Светочка человек безотказный, и книги любит. Правда, тоже что-то затягивает с раскопками, но, надеюсь, раз обещала, то сделает. А то нехорошо как-то — как заметки о спасении книг писать, так все горазды, а как реально что-то спасти…

Морской кинулся извиняться и заверять в искренности Светиных намерений.

Так, собственно, и получилась хорошая заметка. Как раз о героических буднях простых харьковчан. Для печати, конечно, некоторые сведения не годились. Про сжигание архивов рассказывать было ни к чему, да и о том, что