— Выбрала? — он снова нажимает баритоном. — Я, конечно, могу и под Моцарта, но Валентина сляжет с инфарктом, если ее прием начнется с траура. Давай все-таки будем милосердными?

— Тогда та песня из “Красотки”.

Бровь Константинова ползет вверх. Но он кивает, кривя уголки губ. Отходит к музыкантам и возвращается уже под аккорды задорной мелодии. Я же мысленно чертыхаюсь, как подкол это звучало прекрасно, а вот танцевать я бы предпочла под что-то спокойное.

Константинову же плевать. Он обхватывает мою ладонь и рывком притягивает к себе, наталкивая на свой стальной корпус так, что моя женская природа начинает подавать жалобные сигналы. Он уверенно ведет и заражает своей беззаботностью, рядом с ним легко поверить, что чужие взгляды не имеют никакого значения.

Вообще ничего не имеет значения.

— Значит ты не считаешь меня красивым? — он качает головой, запоздало предостерегая меня, а ладони опускает на мою талию, помогая поймать более рваный ритм. — А каким тогда?

Я запрещаю себе смущаться и двигаюсь, разыгрывая ту же карту, что и Константинов. Я, может быть, не умею быть столь летально соблазнительной, но зато он так остро реагирует на меня, что мне достаточно слегка покачнуть бедрами. Я перестаю проклинать песню Pretty Woman, отдаюсь ее флиртующему настроению и сжимаю пальцами пиджак Максима. Пусть почувствует мой жар тоже, мое настоящее прикосновение…

— На слово “наглый” запрет, — добавляет Константинов, пока я раздумываю.

— Хорошо, не будем о плохом, — я соглашаюсь. — Тогда я считаю тебя харизматичным.

— Сексуальным?

— Чуть-чуть.

— Дерзким?

— О, вот этого больше.

— Желанным?

Он переносит горячие ладони на мои плечи и спускается по моей спине, собирая ткань платья. А потом надавливает, прогибая под себя в танце. В ритмичных движениях, в которых вырываются затаенные желания. Ярче, сильнее с каждым тактом мелодии. Я вспоминаю о выпитом шампанском, но градус в синих глазах Максима еще сильнее. Он дурманит и окутывает мороком.

— Влюбленным? — добавляет он, заостряя интонации, из-за чего его голос звучит честным, а не заигрывающим.

В нем нет ни капли милосердия к слабой женщине. А я чувствую себя именно такой, когда он надвигается и пропитывает каждый миллиметр пространства матерой харизмой. Я непроизвольно закусываю нижнюю губу, а Константинов выдыхает так, словно я специально дразню его.

В его глазах полыхает огонь из разряда “пошло все к черту!” и его буквально срывает ко мне навстречу. Максим наталкивается губами на мои губы и забирает весь воздух. Весь разум вместе с ним. Меня обжигает его голод, лютый, мужской, который проходит лавиной по моим нервным окончаниям. Так остро и жадно, непозволительно ярко, что нет ни одного шанса оттолкнуть его.

Я замираю. Чувствую как его ладони находят мои плечи, а потом выше, горячей тропинкой по моей шее, он зажимает меня, не давая ослабить то, что происходит между нами. Мне не вырваться и не отступить, да я и не ищу выход.

Вместо этого размыкаю губы, давая ему углубить поцелуй и впервые узнать мой вкус.

Пробую его в то же мгновение, сталкиваясь языками. Он крепкий и тягучий с нотками волнующей неизвестности. Мерцающей откровенности. Неисправимой брутальности. Да, главный тон задает сила, Максим запускает крепкую ладонь в мои волосы и сжимает, заставляя меня наталкиваться на себя сильнее. Он пьет мою взаимность, которую впервые ощутил, и не может остановиться.

Боже…

— Макс, — я прерываюсь первой.

Скребу ноготками по его пиджаку и отклоняюсь. Мне не приходится повторять, Константинов делает над собой усилие, выпуская меня из рук. Он разрывает поцелуй, но не зрительный контакт.

— Если переживаешь за помаду, — он усмехается, но видно, что ему едва удается сохранять марку опытного плейбоя, — то она в полном порядке. Можем продолжать.

Я накрываю пальцами его жесткие губы, которые вновь тянутся ко мне. Но Константинова не остановить так просто, он целует меня в раскрытую ладонь, а потом спускается губами по дорожке вен.

— Ты дрожишь, — замечает он, стреляя глазами.

— Ты тоже.

Огрызаюсь, хотя все-таки смущаюсь, что мое тело так явно реагирует на него. Я совсем потеряла контроль, слышу, как здравые мысли собирают вещи и вот-вот оставят меня до утра.

Как ему это удалось?

Вечер только начался… Я же пару мгновений назад спускалась в зал и даже думать не собиралась, что будет, если позволить Константинову снять с меня платье. Захватить крепкими пальцами язычок молнии и потянуть вниз. Я же чувствую, как он задевает ее, когда проводит ладонью по моей спине.

Какой он с женщиной?

Наедине.

В спальне.

Без договора.

Я сглатываю и отвожу взгляд, решая пересчитать участников музыкальной группы.

— Не смей, — тут же отзывается Максим, он наклоняется, пытаясь вновь поймать мой взгляд в ловушку. — Не отворачивайся от меня, хотя бы сегодня…

— Я не отворачиваюсь.

— А что тогда? Дрессируешь?

— Я не так глупа, чтобы надеяться на твою дрессировку, — я собираю все силы и запрокидываю голову. — Ты закостенелый упрямый экземпляр, Максим. Тебя уже ничего не возьмет.

— Черт… А я, может, всё жду, кому удастся.

— Исправить тебя? Тебе самому не смешно?

— Нет, исправлять меня не надо, — он качает головой. — Но можно чуть подправить.

— Максим, — я веду плечами, пытаясь стряхнуть его пальцы или хотя бы найти им не столь волнующее место. — Пока что ты подправляешь мое платье.

— Мне вдруг стало плевать на этот ужин. Не хочу идти в толпу и разговаривать с чужими, — Константинов говорит другим тоном, без насмешки.

— А как же дела? Это не форум, но ты не просто так прилетел в Питер. Тебе явно нужно с кем-то переговорить в этой толпе, с тем же Красовским.

— Ты запомнила фамилию.

— Я всё запоминаю, это мое проклятье.

Максим щурит глаза, пытаясь понять укол это в его сторону или нет. Я качаю головой, чтобы он не мучился, и он отвечает мне тем же. Возвращает ладони на мои плечи, переставая выводить обжигающие восьмерки на моем теле.

— Мне по-прежнему плевать на Красовского. Давай возьмем машину и уедем?

— Что?

— Я прокачу тебя.

Он резко опускает ладонь и переплетает наши пальцы. Тянет в сторону, не давая опомниться и заражая юношеской легкостью. Когда мысли как импульсы, ты не раздумываешь, а отдаешься каждой идее или порыву. Самому потоку жизни, который порой знает лучше тебя, как надо поступить.

Я едва поспеваю за Константиновым, завидуя его спринтерским качествам и отсутствию каблуков заодно, но не противлюсь. Мне тоже отчаянно хочется покинуть этот высокомерный дом. Максим правильно назвал всех вокруг “чужими”, я уже научилась выдерживать их пристальные взгляды, но никогда не полюблю бывать под их прицелами.