такой злостью — вечный лязг стоит в голове.

В громе ползу я черепашкой. Как наезжает переднее колесо на проволоку, велик всякий раз подпрыгивает и тут же приседает. Левой — я левша — правлю, в правой на отвесе сумка с мацоней.

— Вы передвижное похоронное бюро? — язвительно допытывается незнакомый дряхлый мужичонка при старости лет, одни усы торчат.

— Откуда вы взяли?

— Мне в бюро надо… Я подумал, вы телепат и поехали мне навстречу.

— А в ад не надо?

— Я там всю жизнь был… В аду такой же зубовный скрежет, как и от вашего веселопеда. Поверьте моим сединам… Нет… — он снял кепку, — сединам не верьте… я гол, как топор… Поверьте моему песку… Сыплется, сыплется с меня… Насобирал целый кисет… Отлетевшие деньки мои. — Он достал из кармана тугой кисет, сронил в лунку ладони несколько песчинок. — Какие крупные… Вот такими кусками отваливается жизнь от меня…

Мне стало жалко стареника, пускай он и примерещился.

Узкая, вертлявая наша совхозная каменка, усеянная пустыми блюдцами выбоин, круто изогнулась и выехала на асфальт.

Юрка воткнул руки в брюки, пожёг вихрем. Пижон! Чего хвастаться? Не будь у меня сумки, разве б я не поехал без рук?

«Не поехал бы», — говорю себе, вспомнив про хроменькое перебинтованное проволокой переднее колесо.

На подступах к рынку Юрка на лету выхватил у меня проклятуху сумку.

Фу, гора с плеч!

Я остановился.

Не слезая с велосипеда, опустил ноги и сплыл на багажник, лёг щекой на сиденье. Задеревенелые руки вальнулись в роздыхе к земле.

— Гдэ, f,f,[68] твоя билэт? — набычился в воротах на Юрку небритый кругломордый хачапур с двумя повязками на рукаве. Видимо, это должно было означать, что он очень строгий контролёр.

Однако наш проверяльщик с утреца впаял основательный градус. Нанёс сокрушительный удар по бессмысленному существованию. Теперь изо всех сил старался удержаться на ногах.

— Э!.. Какая билэт! — гортанно рыкнул Юраня и не забыл при этом оскорблённо вскинуть руку. Работать под сынов Кавказа он великий дока. — Эта, — взгляд на сумку, — ужэ купи. Эщо надо купи! И на это надо твоя билэта? Чито предложишь, дорогой?

— Чёрт… бабушку! — Хачапур моргнул разом обоими глазами. — Иды, — ватно качнулся в сторону базарного ералаша. — Покупай эщо чито хочэшь, rfwj![69]

— Так бы и давно, — тихо, только мне говорит Юрец, проходя в ворота. — Мы обштопывали тут клизмоида и с тремя повязочками! Где это видано? Своё продать и за это плати?!

К молочницам подтираться рискованно. А ну нарвёшься там на контролёра позлей, чем в воротах?

— Жди! — Юрец с пристуком водрузил сумку на недостроенную, по пояс, стену, у ног которой толокся суматошливый приток речонишки Бжужи. — Смирно жди. В темпе торганём!

Он напару с великом побрёл наискосок к молочному ряду под дощатым навесом в дырках, стал простодушно-нагловато заглядывать покупателям в лица.

— Дэвýшка! Ай как Ви хороши! Эсли я эщо один минут буду посмотрет, я потерай свой единствени голов. Энти красиви, — тычет в меня, — ужэ потерал!

Эту его дичь красивка вежливо снесла. Даже улыбнулась:

— Бедненький…

— Да нэт, богатенький, — подпустил пару болтушок. — Свой машина! Четыре банка мацони!

— Состояние Ротшильда!

— Не теряйтесь. Спешите приобрести!.. Идёмте… Рекомен-дую… Пожалста… Это, — кивнул на мой велик, — машина. Это, — приоткрыл сумку, — его ненаглядная мацонька. А это, — тронул меня за локоть, — пардон, они сами будут. Не смотрите на шишку на лбу. Голова на глазах от ума растёт.

Я стоял как истукан.

Боялся дохнуть при городской девушке.

— Изобрази цыпе детали! — шепнул мне Юрка.

Я снял с одной баночки подвязку, шатнул.

Молоко не плеснулось, держалось молодцом.

— Круто сидит мацонька! — сыпнул радости Юрка. — У нас без обманок! Мы не шильники какие…

У меня прорезалась потребность удивить чем-нибудь ещё и я невесть к чему перевернул банку над речкой. Держится мацоня крепко, будто замороженная! Царский пилотаж!

— Не мацонька — цирк! — шумнул Юрка девушке. — Видите?! Видите?!!

— Вижу, — бархатно прощебетала она.

То ли голосок мне показался её неуверенным, то ли форс дёрнул меня за руку — я резко встряхнул банку.

Ликование на девичьем лице потонуло в досаде: всё из банки пало в речку.

— Вот это ци-ирк! — обомлело присвистнул Юраха. — Целых две буханки шваркнуть?.. Затонула мацонька при исполнении служебных обязанностей…

— Плакали денежки! — горько всплеснула руками проходившая мимо старушка в чёрном.

Я растерялся. Не знал, что и подумать. Что я теперь скажу матери? Как объясню, куда делась пятёрка? Затонула? Са-ам утопил…

Насильно улыбнулась розочка:

— Не горюйте, мальчики. Я плачý за все четыре.

Пятёрки веером раздвинулись у неё в руке.

Я взял три штуки.

— Берите и эту.

— А за что?

— За рекламу. Вы же мне рекламировали? Виновата я. Прошу… Неужели не знаете правил приличия? Ни в чём не перечь женщине!

— А разве есть правила без исключений?

Сердитые бледные пальцы разбежались в стороны, и синяя бумажка обречённо спикировала в воду.

Смуглянка крутнулась, гневно застучала от нас каблуч- ками.

— Ярмарка форменных тупарей! — заключил Юрок. До угла проводил её взглядом, накинулся на меня: — Слушай ты, дубок тьму… тьфутараканский! Ты и в сам деле вдолбил себе, что ты Ротшильд? Чего выламывался? Панночка давала от большого сердца…

— … кашалота…

— При чём тут кашалот? Что ты хочешь сказать?

— Это ты хочешь сказать, что у этой панночки сердце, как у кашалота. Сердце у кашалота весит тонну. А у твоей панночки?

— Ну-у… Грамм триста с походом.

— А без походов?

— Триста пятьдесят. Устроит?

— И это называется большое сердце?

— Дело не в весе сердца. У твоего кашалота и трёхметровый лоб, зато мозгов полкило. Никакой роскоши не жди. А тут… Лишняя… Да нет, законная пятёрка карман не оторвала б. Как дома будешь отчитываться?

— Словесно. Или, точней, молча.

— И ей придётся выкручиваться…

— Будь так, швыряла б деньги глупой рукой куда зря? Наверно, из отцовой жирной кожи[70] без счёту гребёт. Что в руке, то и её…

— Чего развязывать чужие узелки? Айдаюшки лучше за своими ненаглядными двоюшками. А то давно не видались из-за праздника. Наверняка они соскучились по нас…

Улица Хачапуридзе.

В сарае у знакомых мы оставили своих коз.

Я не забыл выдернуть из стрехи свой самоловчик и дневник.

Дневник мне очень пригодился.

Когда мы кривыми проулками, что лились с бугра, вприбежку летели вверх, к своему парку, я в поту обмахивался раскрытым дневником.

Наконец мы заслышали жизнерадостное бормотание репродуктора, срезали немного бег. Уже близко, не опоздаем на второй урок.

Гроздья птиц галдели с деревьев, с плетней, с проводов. Угрюмый, холодноватый мрак жался под сплошным шатром елей.

Голос у