позволяют ему создать мозаичную, но вполне живую картину запомнившегося. Таким образом, воспоминания Бабикова невероятно обогащают представление о многочисленных конфликтных эпизодах тех лет.

3. ЭГО-ДОКУМЕНТЫ 1930‐Х ГОДОВ: ПРОБЛЕМА ДОСТОВЕРНОСТИ И ВОСТРЕБОВАННОСТИ

С 1990‐х годов появляется возможность разнообразных в плане идеологии публичных высказываний. В отношении событий на озере Нумто таковые можно разделить на две группы: тексты исследователей, чьей задачей является точная и по возможности объективная реконструкция событий Казымского восстания (их мы перечисляли в начале главы), и высказывания художников (вербальные и визуальные), преследующие иную цель. Ряд художественных высказываний открывает роман Еремея Айпина (1996–1999; первое издание на венгерском языке, спустя год небольшим тиражом на русском, публикация во Франции (2002)[401], в России в 2010 в серии «Будущие нобелевские лауреаты»), который выводит тему в публичное пространство уже в другой аранжировке и в какой-то степени влияет на режиссеров О. Фесенко («Красный лед. Сага о хантах», 2009) и А. Федорченко («Ангелы революции», 2014). Высказывания художников выполняют и компенсаторную функцию: они призваны вернуть замалчиваемое событие в круг значимых для публичного дискурса, проговорить «другую правду», услышать «потерпевшую» сторону. Тем более что во всех упомянутых работах заявлены стремление к документальному следованию событиям и верность «правде фактов». Каждый из художников по-своему работает с архивными материалами о восстании и устными свидетельствами местного населения, сохраненными потомками через два-три поколения, причем у Е. Айпина и А. Федорченко прямое цитирование источников (и даже публикация их — у Айпина) становится частью авторского замысла.

Меняется и круг источников, по которым восстанавливается история Казымского восстания. Существенную роль сыграла публикация эго-документов из семейных архивов (заметки, записные книжки, дневники, фото). Эти «не совпадавшие с эпохой» записи выполняли в основном автокоммуникативную функцию, функцию «отложенного письма» (родственникам, потомкам) и были сохранены близкими часто вопреки жизненным обстоятельствам. Среди таковых — уникальный дневник Ивана Васильевича Шишлина[402], «уполномоченного ОО ПП» [ОО ПП — «Особый Отдел Полномочного Представительства]» ОГПУ, члена отряда Булатова, и фрагменты из дневника Бориса Африкановича Степанова[403], назначенного на должность секретаря Березовского райкома ВКП(б) непосредственно после гибели П. В. Астраханцева.

3.1. «Вот сегодня я жил»: дневники Ивана Шишлина

Иван Васильевич Шишлин (1906–1949)[404], молодой и амбициозный оперуполномоченный ОГПУ, прибывший в Свердловск с Поволжья, оказался в отряде, отправленном в Березово. Первая часть дневника описывает «заброску» отряда. Она именуется «Дневник экспедиции на Дальний Север» и содержит ежедневные записи с 9 по 18 декабря 1933 года. Вторая часть «Дневник оперативной работы о/группы» объемнее и заканчивается 2 марта 1934 года. На момент отъезда в Березово[405] Шишлину 27 лет, в органах ОГПУ он уже три года и жаждет проявить себя в деле. Дневниковые записи Шишлина дают нам возможность представить, в какой мере субъектная позиция автора дневника была сформирована доминирующим дискурсом и обстоятельствами событий той «экспедиции».

«Дневник Экспедиции на Дальний Север» отражает завораживающую Шишлина динамику движения: фиксируется суточный километраж пути, отмечается использованный транспорт и его состояние, а также поломки в пути и качество обедов. Чудновский и отряд Булатова (оперуполномоченные Елизаров и Шишлин, четыре стрелка-пулеметчика, ст. командир Скляров и несколько пулеметчиков) едут поездом в Тюмень, оттуда в Тобольск (на автобусе и легковой машине), далее лошадьми в Остяко-Вогульск (нынешний Ханты-Мансийск). Иногда Шишлин успевает делать небольшие зарисовки мест, через которые идет дорога: «В Нахрачах икона Илья пророк на тройке гусем — подделка под местные условия природы» (12.12.1933)[406]. Шишлин не получил никакого образования (что видно и по степени грамотности письма), но в своих записях энергичен, бодр, по-своему любознателен. Возможности техники действительно вызывают его огромный интерес (вспомним устойчивые мотивы очерков Бударина, касающиеся технического прогресса). Однако для Шишлина разнообразие опыта передвижения — это способ лучше узнать себя, свои скрытые прежде стороны: «Как прекрасна и однообразна тундра с воздуха. Смех на<д> бойцами [ — ] не терпят воздушной качки, рвет их пожелтели что курята перед печкой, но ничего — это для них „крещение“. Всетки что за железный организм на меня абсолютно никакого впечатления и в воздухе полное спокойство и хладнокровие» (31.01.1934).

Вторая часть заметок — «Дневник оперативной работы о/группы» — включает в себя подробные (почти) ежедневные записи «агентурных мероприятий», начиная с 19 декабря, когда отряд получает «первую информацию ПП [полномочного представительства ОГПУ] о событиях в Казыме». В это время становится известно о поддержке ненцев остяками (хантами) и о «разговорах о подготовке самоедской войны» (19.12.1933). Последнюю далее он часто именует «волынкой», одновременно вкладывая в это и уничижительный, и конспиративный смысл[407]. Язык «Дневника оперативной работы о/группы» далек от просветительски-очистительных установок героев Бударина: частотны глаголы «разложить» и «обработать», «выявить засоренность чуждым элементом». В ежедневном режиме вербуются новые агенты, выявляется система родовых авторитетов. Шишлин проводит встречи со всеми доступными «кулаками-шаманами», а также изучает «к-р настроенных и лойяльников», составляя по каждому «план работы» для внесения раскола в ряды повстанцев. Приводятся клички и краткие характеристики «маршрутников» (спецосведомителей, собирающих информацию в ходе следования по определенному пути): «Свой», «Тундра», «Северный», «Нумто»[408], «Наблюдатель», «Шпилька», «Вотинов» и «Балин». Таким образом, язык повседневных рабочих записей оперуполномоченного слабо соотносится с картиной романтизации и героизации чекистов.

«…Не до скуки, работы по горло». Шишлин назначен старшим опергруппы из четверых уполномоченных разных отделов ПП Окротдела и Березовского райотдела ОГПУ. Он прибывает в сопровождении переводчика 23 декабря 1933 года на культбазу. Агенты приносят сведения и по поводу готовности сосьвинских поддержать казымцев, и по поводу «причастности к этому русских к-р элементов» (24.12.1933)[409]. Отдельно проверяется, насколько АСО (административно-сосланные) сочувствуют требованиям местных. По характеру и количеству поступающих Шишлину сведений можно понять, что агентурная сеть работала достаточно широко. Это позволяло ОГПУ быть довольно информированными и влиять на ситуацию.

В конце декабря агент Тундра сообщает о положении русских заложников: «Русские развязаны, содержатся и питаются удовлетвор<ительно>. Находятся под усил<енной> охраной Шнейдер обморозила руки[410]. Двое захвач<енных> вместе с ними активистов туземцев до сего времени содержатся связанными» (там же). По-видимому, деятельность спецагентов «разложения» приносила свои плоды, по крайней мере Шишлин активно дает задания и констатирует изменения настроений[411]. Сам он мобилен и постоянно занят: изучает хантыйский с преподавателем, летает на «Анюте» в Березово, «ищет по крохам» бензин для полетов. Конец января во многих отношениях становится переломным: записи ручкой сменяются карандашными, о гибели заложников еще неизвестно.

«Дурак не взял карточки Лидушки…» 26 января Шишлин получает телеграмму от жены Лидии, где та сообщает, что здорова, беспокоится о нем и едет в отпуск в Сарапул (на родину). В этом месте записи теряют