– Чтобы потом сонату украсть? – с сомнением в голосе уточнил Энтони.

Глаза Элеоноры вспыхнули от возмущения.

– Эдмунд был гением! Это его последняя работа, к тому же обнаруженная после смерти композитора. Она бесценна!

– Для вас и других любителей музыки – возможно. Но что с ней будет делать вор? Кражи в большинстве случаев совершаются ради денег.

– Он может выдать сонату Эдмунда за свою собственную! – воскликнула Элеонора. – Некоторые бездарные композиторы способны на все, лишь бы добиться признания.

– Охотно верю.

Энтони явно находил ее версию неубедительной, но Элеонору открытие так воодушевило, что она ничего вокруг не замечала. Выбежав из комнаты, она поспешила в музыкальный салон. Зажгла свечи в канделябре и села за пианино.

Поставив ноты на пюпитр, Элеонора начала играть. Мелодия оказалась простая. Даже слишком простая, вдруг поняла она. Другие творения Эдмунда были намного изысканнее. Эта же мелодия звучала примитивно и неинтересно, а местами и вовсе резала слух.

Пальцы Элеоноры двигались все медленнее и наконец замерли. С растерянным видом она подняла глаза на Энтони:

– Ничего не понимаю. Эдмунд такого никогда не писал.

Энтони нахмурился:

– А может, это не он сочинил?

– Я узнала почерк.

– Переписал откуда-нибудь.

– Но зачем? И почему убрал в потайное отделение? Музыка, мягко говоря, посредственная.

– Возможно, поэтому и спрятал ноты. Не хотел, чтобы кто-то увидел неудачное произведение.

– Тогда он бы их просто разорвал и выбросил. Эдмунд всегда так делал, когда у него что-то не получалось. Но такой плохой музыки он не писал ни разу.

Элеонора взяла ноты с пюпитра и долго вглядывалась в них.

– А вдруг… вдруг Эдмунд решил, что теряет свой талант?

– Разве так бывает?

– Не знаю. Это настолько хуже всего, что он создал… Даже не понимаю, зачем он вообще стал записывать такую мелодию. – Элеонора опустила листы на пианино. – Может быть, он не мог ничего сочинить, и это лучшее, что у него вышло… – С глубокой грустью в глазах Элеонора посмотрела на Энтони. – Знаете, если Эдмунд почувствовал, что дар его оставил, он вполне мог решить, что жить ему больше незачем.

– Нет. Чепуха какая-то. Из-за одной слабой работы думать, что больше ничего хорошего не напишешь? Он хотя бы говорил с вами о чем-то подобном?

– Нет, ни разу. Но случись с Эдмундом подобное несчастье, он не захотел бы никому об этом рассказывать, даже мне. Музыка для Эдмунда была превыше всего. Способность творить для него – самое главное, намного важнее, чем обретенное здоровье или признание, которое получила его опера.

– Ну почему вы опять о самоубийстве заговорили? – с раздражением выпалил Энтони. – Этого не может быть.

– Просто не идут из головы его слова о броши и этот странный тон… Мне уже тогда стало не по себе. А еще в тот день Эдмунд вышел в море один. Он никогда не плавал один. Только с Дарио или еще с кем-нибудь. Ему потому и нравилось ходить под парусом – он любил проводить время с друзьями. Но в тот день Эдмунд сказал, что поплывет один. Я предложила составить ему компанию, но Эдмунд ответил «нет», сказал, что ему надо подумать наедине. Вот я сейчас вспоминаю об этом… У него был довольно-таки обеспокоенный вид.

– Просто вы боитесь, что он мог покончить с собой. Потому и наделяете его слова и поступки якобы скрытыми смыслами.

– Но что с ним могло случиться? Море было спокойное. Погода спокойная, ясная. Лодка надежная. К тому же Эдмунд знал, что делать, хотя никогда и не ходил в долгие плавания. Я много об этом думала. И не могла поверить… Но теперь… Выходит, у Эдмунда могла быть причина.

– Это все вовсе не значит, будто он покончил с собой. Вы всего лишь строите догадки. И вообще, даже если Эдмунд записал так называемую «Неаполитанскую сонату», это еще не значит, что он же ее и сочинил. А может быть, это просто был некий эксперимент. Нелепость какая – человек не может вдруг взять и ни с того ни с сего разучиться писать музыку! Или даже решить, что разучился ее писать. Талант может померкнуть со временем, но не исчезнуть внезапно.

Элеонора начала было говорить, но Энтони поднял вверх палец, останавливая ее.

– Нет, подождите. Ответьте сначала вот на какой вопрос: зачем Эдмунд запер ноты с плохой сонатой в потайном отделении, а потом отдал вам спрятанный в броши ключ, да еще и попросил беречь ради него? Вы сами сказали – Энтони бы не захотел, чтобы кто-то узнал, что с ним произошло такое. Он бы порвал и выбросил все эти ноты.

Элеонора помолчала.

– И впрямь не сходится.

– У меня есть другое предположение, и оно объясняет все странности, связанные с несчастным случаем на море. – Энтони помолчал и мрачно произнес: – Эдмунда убили.

Элеонора застыла. К лицу стремительно прилила кровь.

– До сих пор подозреваете меня в убийстве Эдмунда? Да как вам…

– Нет-нет. Вовсе ни к чему гневаться, – успокаивающе улыбнулся ей Энтони. – Я вас ни в чем дурном не подозреваю. Ведь теперь я вас знаю.

Энтони поднял руку и указательным пальцем откинул с ее лица выбившийся из прически локон. Жест был ласковый и дружеский, однако в нем явственно сквозило желание. Палец Энтони задел щеку Элеоноры, все ее тело откликнулось на это теплое прикосновение ответной страстью.

Элеонора вдруг сразу почувствовала себя слабее, нежнее, мягче, и ей отчаянно захотелось приблизиться к нему, прильнуть к его груди, ощутить всю силу и мощь его крепкого тела.

Ошеломленная и сбитая с толку, Элеонора отвернулась:

– Ах вот как? М-м… Зачем вы тогда снова завели речь про убийство?…

Энтони приблизился к Элеоноре сзади, обнял ее и ласково прижал к себе:

– Нет. Не будем сейчас об этом. Не хочу упустить этот момент. И вы тоже не хотите.

Энтони провел носом по ее шее, отчего страсть Элеоноры вспыхнула с новой силой. Она прижалась к нему так, будто хотела слиться с ним воедино, и полностью отдалась собственным чувствам. Элеонора наслаждалась, ощущая его высокое крепкое тело, нежилась в его объятиях, трепетала от жарких прикосновений его мягких губ к своей шее. Ее груди будто наполнились приятной тяжестью. Элеонора вспомнила, как той ночью Энтони ласкал ее грудь, как мгновенно напряглись ее соски. При одной мысли она снова почувствовала, как они твердеют.

Его зубы чуть покусывали ее шею, поднимаясь вверх, все выше и выше. Вот он прикусил мочку ее уха и продолжал до тех пор, пока Элеонора не почувствовала внизу живота глубокую пульсирующую страсть.

Элеонора издала тихий томный вздох и прижалась к Энтони бедрами. Рука его скользнула вниз и притянула ее еще ближе. Даже сквозь одежду Элеонора почувствовала его продолговатый отвердевший мужской орган, и почему-то от одного прикосновения по коже будто пробежал электрический ток.