Еврейского языка кельнский архиепископ не знал, но символом какого народа является шестиконечная звезда Давида, ему было известно. Словом, когда вошедшие дружно кинулись на Кудрявого, походя отшвырнув в сторону Сынка, который мгновенно отлетел в угол и затих, притворившись, что потерял сознание, фон Дассель в считаные секунды принял окончательное и бесповоротное решение. Шансов на победу – это он прекрасно понимал – было немного, но оставить католика в одиночестве, смирившись с тем, что его сейчас начнут терзать ненавистные иудеи, он не мог. Каким-то чудом – иначе не назовешь – Райнальд фон Дассель вырвал из спинки кровати верхнюю дужку и, издав воинственный клич, ринулся в бой.

Затрещали кости черепов, с хрустом выламывались челюсти, на персидский ковер, как высокопарно называли тюремные сидельцы пол в камере, летели выбитые зубы, со звоном отскакивая от бетона и весело разлетаясь в разные стороны. Причем атака с тыла оказалась настолько неожиданной, а действия бывшего архиепископа столь стремительны, что всего через пару минут все оказалось кончено, а тяжело дышащие фон Дассель и Кудрявый разглядывали лежащих подле их ног семерых нападавших. Трое из них были мертвы.

В это время застонал, сделав вид, что очнулся, Сынок. Страдальчески кривясь, он осторожно поднялся и неуверенно шагнул к Кудрявому, держась за голову.

– Ошибся я в тебе, – задумчиво констатировал вор, презрительно глядя на него. – Думал, что ты честный босяк, а ты, оказывается, панчушка, вшиварь, – негромко произнес он.

– Да ты чего, Кудрявый?! – неуверенно возмутился Сынок. – Сам же видал, как мне промеж ушей врезали!

– Я и другое видал – как ты, полеживая, шнифты прищурил, глядя, чья возьмет. Ну что, хмырь болотный, за такое западло придется тебя в шурш опустить.

Смилостивился он над Сынком не сразу, спустя несколько минут, но не за так.

– Прощу и смолчу, если… ты этих на себя возьмешь, – кивнул он на три бездыханных тела.

– Да ты чего?! – взвыл Сынок. – Это ж верный вышак!

– Что, очко слилось? – презрительно усмехнулся тот и покровительственно похлопал молодого вора по плечу. – Не боись. Братва из общака бабло на лучшего адвоката выделит, а он тебе все на превышение обороны подпишет. Опять же свидетели за тебя горой подпишутся. Верно я говорю?! – рявкнул Кудрявый двум мужикам, испуганно выглядывающим из-под коек. Те торопливо закивали, готовые согласиться с чем угодно.

– А почему не он?! – возмутился Сынок, кивая на Райнальда. – Ему-то все равно терять нечего. К тому ж он сам их наломал, вот пускай и…

– У него прежнего хоть отбавляй, – отмахнулся вор. – Тоже придется адвоката нанимать. Понятно, что не за просто так. Как, Немой, отработаешь, если от вышки тебя оттащим? Покойники-то твои – не мои, – улыбнувшись, осведомился он у фон Дасселя.

Архиепископ, чуть помедлив, ответил согласным кивком, хотя ничего не понял.

– Так ты его в гладиаторы наметил или себе в рынды? – протянул Сынок, намекая на то, что из этого странного человека может получится отличный телохранитель.

– Ишь, догадливый, – хмыкнул Кудрявый. – Молчи громче, а то базлаешь не по делу. Лучше скажи, берешь на себя чужой груз или лучше в чушкари подашься, поближе к Прасковье Федоровне? – И он кивнул на парашу. Сынок колебался, и Кудрявый поторопил. – Думай скорее, а то вот-вот вертухай заглянет. Ему, поди, сказали не мешать разбору, но я печенкой чую, времени все равно мало, а нам еще сговориться надо, чтоб у всех все в масть пошло.

– Уж больно хобот большой корячится, – скривился Сынок, намекая на большой срок.

– Зато поднимешься, в академии в авторитете будешь. Статья-то у тебя пока фраерская – гуся мочить честному вору вроде как даже в падлу, а тут такой букет, пальчики оближешь, – он кивнул на трупы, – так что срок на одной ноге отстоишь. Ну и с гревом не обидят, обещаю.

– Точно? – усомнился Сынок.

– Зуб даю, – пообещал Кудрявый и, видя, что Сынок продолжает колебаться, весомо, неторопливо добавил: – Варнацкое слово на варнацкую честь.

Если вор в законе говорил такие слова, дороги назад быть просто не могло. Сынок тоскливо оглянулся на парашу и тяжело выдохнул:

– Ладно, надену ярмо.

…Нанятый из общаковых денег адвокат для Сынка сработал надежно. Спустя месяц суд, согласившись с доводами защитника, благо они были подкреплены аж тремя свидетельскими показаниями, приговорил молодого вора всего-навсего к пяти годам лишения свободы.

С самим Райнальдом поначалу не заладилось. Не взирая на все усилия лучшего адвоката, ему явно светила высшая мера наказания, ибо пострадавшие оказались бойкими на язык, а фон Дассель на допросах, естественно, молчал, а писать по-русски не умел. Но буквально накануне суда фортуна вновь, в третий раз кряду, послала ему ослепительную улыбку, ибо президент страны (то ли пребывая в сильном хмелю, то ли находясь в стадии белой горячки) подписал указ о моратории на смертную казнь. Азарт прокурора резко спал (какая разница, сколько дадут загадочному бандиту, десять, двенадцать или пятнадцать), и архиепископ получил всего-навсего тринадцать с половиной лет колонии усиленного режима.

Зато по этапу на зону он укатил, имея на груди шикарные татуировки.

Один из рисунков точь-в-точь соответствовал тому, что на груди Кудрявого, даже надпись осталась той же. Второй рисунок, расположенный на плече, изображал римского воина и означал, что теперь фон Дассель не кто-нибудь, а «гладиатор». Третий же, на животе, вообще можно было назвать художественной картиной. Четверо рыцарей в полном вооружении стояли плечом к плечу, держа перед собой щиты, на каждом из которых был начертан католический крест. Внизу под ними красовалась еще одна латинская надпись, выбранная лично архиепископом: «Ad majorem dei gloriam» – «К вящей славе Божьей».

И понесся вслед за Немым, кочующим по зонам, кровавый шлейф славы непреклонного и свирепого бойца. Получив очередное задание, благо к тому времени он научился понимать феню, фон Дассель кивал и все исполнял молча и спокойно. Вначале он плохо знал русский, а затем, став хорошо его понимать, все равно предпочитал делать вид, что ничего не понимает. Он брезговал языком схизматиков, которые, по его мнению, были даже хуже сарацин. Если мусульмане просто выступали против христиан, то, по его мнению, схизматики исковеркали, изуродовали истинную Христову веру, тем самым причиняя истинной вере куда больший вред. Поэтому он считал свои действия абсолютно правильными, богоугодными, видя в них искупление за прошлые грехи.

Впрочем, ворам его молчаливость нравилась. И вообще, какая разница, если Немой безотказно выполняет все поручения. Восемь одиночных убийств, более двух десятков групповых – киллером он был надежным и безотказным. Ну а воры обеспечивали ему первосортное алиби, так что уличить его в злодеяниях ни разу не удалось, хотя все прекрасно знали, чьих рук дело. Единственное, что могло руководство очередного по счету лагеря, так это выпихнуть его куда-нибудь по этапу.

Пользуясь свободным временем и привилегированным положением Немой проводил много времени в лагерной библиотеке, надеясь найти хоть что-нибудь на латыни. Особо на это он не рассчитывал, ибо предыдущие его попытки в других лагерях оказались безуспешными, но однажды ему наконец-то выпала удача. Так уж совпало, что эта зона была одной из старейших в стране и некогда, в целях перевоспитания заблудших душ, которые все-таки социально близкие элементы, в нее свозили много чего из изъятого в усадьбах и поместьях богатых помещиков.