Временный союз США и России закончился разрывом, и страна содрогнулась от ощущения опасности – «красной угрозы». Амбициозный сенатор Джозеф Маккарти узрел кратчайший путь к славе и известности. В один далеко не прекрасный день он объявил, что в армию пробрались коммунисты. Сотни и тысячи коммунистов.

Заявление потрясло страну, и Маккарти стал появляться на обложках журналов и первых страницах газет.

Вскоре он стал сообщать, что постоянно разоблачает коммунистов на флоте и в оборонной промышленности, и каждый раз, давая интервью прессе, говорил, что количество тайных врагов увеличилось.

Немедленно была создана комиссия по расследованию, в которую вошли Дж. Парнелл Томас и небольшая группа конгрессменов. Она была названа Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности палаты представителей конгресса США.

Первым делом комиссия избрала мишенью для удара группу голливудских сценаристов, обвинив их в принадлежности к коммунистической партии и распространении коммунистической пропаганды в своих сценариях. На слушания в Вашингтон вызывались свидетели.

По мере того как росла слава Маккарти, сам он все больше смелел. Невинные люди по ложному обвинению теряли работу, не имея возможности защитить себя. Комиссия проверяла оборонную промышленность и другие предприятия, но Голливуд был у всех на виду, и многие этим пользовались.

Сценаристам, продюсерам и режиссерам, которых вызывали на заседания комиссии, предоставлялось либо признать, что они коммунисты, и назвать сообщников, либо отрицать всякую связь с коммунистической партией, либо отказаться давать показания и идти в тюрьму. Члены комиссии были абсолютно бескомпромиссны, настаивая на том, что если человек состоит в коммунистической партии, то он должен донести на своих товарищей.

Десять сценаристов, обвиненных в пособничестве красным, отказались отвечать на вопросы и были посланы в тюрьму, триста двадцать четыре человека внесли в черный список, и сотни невинных жизней были разрушены.

Директора студий проводили тайные совещания, чтобы решить, как сделать хорошую мину при плохой игре. Они во всеуслышание объявили, что не станут брать на работу коммунистов. Черные списки велись целых десять лет.

Дор Шари, глава «РКО», поклялся, что уйдет сам, прежде чем уволит сценариста, обвиненного в симпатиях к коммунистам. Вскоре после этого комиссия назвала имя одного из сценаристов «РКО», и Шари его уволил. Члены Гильдии сценаристов возмутились.

Шари попросил разрешения объяснить свою позицию. Зал заполнили сценаристы. Он вышел на сцену.

– Я хочу напомнить всем, – начал Шари, – что я тоже сценарист. И начинал как сценарист. Понимаю, многие ожидали, что я уйду со своего поста, когда меня вынудили уволить одного из вас. Но я не сделал этого, поскольку, оставаясь главой студии, смогу лучше вас защитить.

Но он напрасно рассчитывал на понимание. В ответ на трусливую речь раздались свистки и шиканье. Собравшиеся стали покидать зал.

В разгар всей этой свистопляски Марвин Шенк, один из руководителей студии и родственник Николаса Шенка, вызвал меня к себе. Никому не было в точности известно, каковы обязанности Марвина, но ходили слухи, что ему платят три тысячи долларов в неделю за то, чтобы он сидел у окна и успел поднять тревогу, если на студию надвинется ледник.

Марвин, маленький лысеющий человечек лет пятидесяти с обаянием гробовщика, резко велел мне сесть.

– Вы голосовали за Альберта Мальца на собрании Гильдии писателей прошлой ночью? – начал он тоном обвинителя.

– Да, а что?

– Почему вы это сделали?

– Я только что прочитал его роман «Путешествие Саймона Маккивера». Прекрасная книга, и нам нужны такие писатели в совете гильдии.

– Кто велел вам голосовать за него?

Я начал сердиться:

– Никто не велел. Я уже объяснил, почему голосовал за него.

– Но кто-то же должен был вам приказывать.

– Марвин! – повысил голос я. – Говорю вам, я голосовал за него, потому что он чертовски хороший писатель.

Шенк внимательно изучил какой-то документ, прежде чем поднять глаза.

– Это правда, что последние несколько недель вы ходите по студии, собирая деньги для Голливудской десятки?[17]

И тут я окончательно вышел из себя. Шенк говорил правду: я начал сбор денег для детей, чьи родители сидели в тюрьме.

Я редко теряю самообладание, но, если кому-то удается привести меня в ярость, я взрываюсь, как бомба.

– Да, виновен! Виновен! Мне не следовало этого делать! Нужно было позволить чертовым детишкам голодать! Если их отцы в тюрьме, им не полагается есть! Пусть подыхают! – заорал я.

– Успокойтесь, – уговаривал Марвин, – успокойтесь. Идите домой и попытайтесь вспомнить, кто велел вам голосовать за Мальца. Увидимся утром.

Я вылетел из офиса, чувствуя себя униженным. Меня тошнило от унижения.

Ночью я не сомкнул глаз. Ворочался, метался и наконец принял решение. Ровно в десять я снова пришел в офис Шенка.

– Я увольняюсь. Можете разорвать мой контракт. Не желаю больше работать на этой студии. – Я повернулся и пошел к двери.

– Погодите. Не стоит спешить. Сегодня утром я говорил с Нью-Йорком. Мне сказали, если вы подпишете заявление о том, что не входите и никогда не входили в коммунистическую партию, все будет забыто. – Он протянул мне листок бумаги. – Вы подпишете?

Я просмотрел листок и немного успокоился.

– Подпишу. Потому что я не коммунист и никогда им не был.

Конечно, поведение Шенка было омерзительно, но разве можно сравнить этот случай с тем, что приходилось выносить многим невинным людям?

Я никогда не забуду своих талантливых друзей, которые так больше и не получили работы в Голливуде.

В феврале 1948 года были объявлены лауреаты премии Академии. Я был одним из пяти номинантов, за сценарий «Холостяка и малолетки», и уже начал принимать поздравления от коллег, агента и друзей, но в душе понимал, что не имею ни малейшего шанса получить «Оскара».

Картины моих соперников были чрезвычайно популярны: фильмы Чаплина «Месье Верду», «Двойная жизнь», «Тело и душа» и чрезвычайно сильный зарубежный фильм «Чистильщик обуви» («Шуша»).

Но стать номинантом столь престижной премии было чрезвычайно почетно, и я много раз гадал, кто получит премию.

Как-то мне позвонила Дона Холлоуэй, чтобы поздравить с номинацией. Мы давно стали хорошими друзьями – часто ходили в театр или на концерты, и мне всегда было с ней интересно.

В утро награждения Дона снова позвонила. Недавно она ушла из «Уильям Моррис» и теперь работала на студии «Коламбиа» референтом Гарри Кона, и я считал, что Кону крупно повезло, раз он заполучил такую сотрудницу.