Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В выходные дни тоже собирались – отмечали дни рождения, ездили на пляж, играли в футбол и прочие песчаные игры. Забот у Олафа было немного: тяжелых наркотиков в тех краях купить было практически невозможно, а что до алкоголиков – то их, кроме Ингрид, было еще трое, и все они находились под особым контролем. Пожалуй, лишь Георг доставлял Олафу некие хлопоты: была в нем странность – оцепенелость, отстраненность, замкнутость… Но вены чисты, симптомов рецидива заметно не было. «Экий странный малый! – думал Олаф, ни разу не слышавший от Даниэльсена ни единого слова, кроме „нормально“ да „ничего“.
Размышляя над причинами Георговой оцепенелости, Олаф неизбежно пришел к незамысловатой мысли – шерше ля фам. Опросив «холостых» колонистов, он выяснил, что среди них не осталось ни одного, кто бы не повеселился с бывшей балериной. Только Георг не был замечен в этой компании, а сама Ингрид, когда речь заходила о нем, крутила пальцем у виска: «Долбанутый какой-то!»
– Ты бы обратила на него внимание, – сказал Олаф девушке во время одного из вечерних party.
– Это приказ? – хохотнула она.
– Да нет, что ты! Не нравится мне, что он один. В его положении одиночество – штука опасная. А ты!.. Такая красивая, веселая… Неужели ты его не зацепишь?!
– Если хочешь правду, я его боюсь. Кто знает, что у него на уме? Ты видел, как он улыбается? Как маньяк. Хотя он даже ничего, – вдруг заключила Ингрид, оглядываясь в угол сада, где под деревом папайи сидел Георг с полуулыбкой на худом лице.
– Может, он импотент? – предположил Олаф.
– Я тоже так думала, – заметила Ингрид, – но вряд ли. Глазки-то у него очень даже бывают блядскими!
– Вот бы и проверила!
– Сам проверяй!
II
Случай проверить жизнеспособность Георга представился неожиданно. Это была середина восьмидесятых годов прошлого столетия, время, когда о СПИДе уже знали, но боялись еще не слишком. А в Африке, на его родине, о нем слышали мало и, разумеется, почти не предохранялись. Однажды ночью, когда Георг спал (впрочем, спал он очень чутко, это и сном нельзя назвать – дремой), в окно постучалась Ингрид.
Георг медленно поднялся и, как был, голый, подошел к окну.
– Наркота, у тебя гондоны есть?
– Что? – не понял Георг.
– Презервативы, говорю, есть?
– Зачем?
– Нужно.
– Кому?
– Мне.
– Зачем тебе? – тупо повторил Георг.
Ингрид внимательно и без стеснения разглядывала его детородные органы. Усмехнулась.
– Да уж не с тобой трахаться, наркота, – сказала она. – Ко мне парень пришел! Вот с таким! И очень черным! – Она наглядно продемонстрировала Георгу размеры негритянского члена. – Но беда, наркота, у него гондонов с собой нет. Понимаешь? А я без них – никогда, когда с неграми. У них СПИД, они тут все со СПИДом, понимаешь?
– Понимаю, – ответил Георг. – Но у меня нет презервативов. Спроси у Андерса, к нему жена приехала.
– Ага, я жене его и скажу: раз ты приехала, дай-ка мне гондонов! Ха-ха-ха! Странный ты какой.
Ингрид еще раз оглядела его с головы до ног, повернулась и ушла. Однако минут через пять вернулась, постучала. Увидела, что кровать Георга пуста, в углу горит ночник, но хозяина в спальне не видно.
– Слышь, наркота, ты не спишь?
– Нет, – отвечал тот, видимо, из коридора.
– А что делаешь?
– Собираюсь. Рыбалка.
– Так рано?
Часа четыре утра и полная темень на улице.
– Скоро прилив, в залив придет рыба, – отвечал Георг.
Было слышно, как он копошится.
– Возьми меня с собой, – попросила она.
– У тебя гости.
– Я его выставила, я, наркота, ничего не боюсь, а СПИДа боюсь.
– Заходи. Кофе?
Ингрид зашла. Георг, босой, в шортах и голый по пояс, кивнул ей на дверь в кухню, сам же вытащил из кладовки два спиннинга, поставил у входа.
Они сели на кухоньке, он положил растворимого кофе в две фаянсовые кружки, налил кипятка, придвинул сахар:
– Пей. Бутерброд?
– Нет, я так рано не могу есть.
– Возьмем с собой.
Они покатили на велосипедах к океану, спустились, поехали вдоль пляжа к самому дальнему волнорезу, с которого Георг обычно бросал спиннинг.
Прилив начинался еще до рассвета, около пяти, и приливная волна в своей высшей точке накрывала волнорез почти целиком. Георг сложил снасти посередине, поставил на камни термос, положил бутерброды, баночки с наживкой.
– Натрись, комары, – он протянул Ингрид флакон. – Малярия неприятная. Не лучше СПИДа.
Они сели на камни лицом к океану. На востоке над кромкой темной воды сияла влажным голубоватым светом Венера, над ней, выше и тусклее, – Южный Крест.
– Вон Южный Крест. Виден только в этом полушарии. Но я и Большую Медведицу видел. Там… – Он махнул рукой на север. – В Порту-Амелия, там экватор близко, она над самым океаном висит перевернутая, но ковшом вниз.
«Удивительная разговорчивость!» – подумала Ингрид.
– Да ну!
И еще подумала, что никогда не видела ни Южного Креста, ни Большой Медведицы – случая не представилось.
– А ты еще полетишь в этот, в Порту-Амелия?…
– Недели через две, там мастерскую открыли.
– Меня возьми.
– Поехали.
– А ты акул ловил?
– Акулы здесь редко – мелко. Пару раз видел плавники – там.
Он показал вдаль, где уже розовел горизонт и из тьмы проявлялись кудрявые острова: слева близко и вдали – у самого выхода из залива.
– Пора. Видишь – светлая полоса? Прилив, свежая вода.
Он наживил две креветки на крючки и по очереди ловкими, даже красивыми движениями правой руки из-за спины забросил их, закрепил удилище между камнями, сел, вглядываясь в воду.
– А разговаривать можно? – шепотом спросила Ингрид.
– Можно.
И они замолчали, смотрели на воду, на горизонт, над которым поднимался ослепительный розовый рассвет. Ингрид задремала, быстрые сны замелькали в ее мозгу, розовые, волнистые.
– Тсс… – раздалось сквозь дремоту.
Она открыла глаза – стало совсем светло, солнце, огромное, поднялось над дальними островами. Георг стоял на самом краю, обеими руками держал спиннинг, вглядываясь в розовато-серые мелкие волны. Вода плескалась уже у самых ног, заливая бежевые валуны волнореза.
– Кажется, зацепила… – пробормотал Георг.
И точно – спиннинг дернулся, и катушка сперва медленно, потом быстрее стала разматываться.