А на передний план выступила Марни.

Я сделала с ней то, что мир сделал со мной.

Ты должна была спросить меня, пожалела ли я об этом. Так вот, в этот миг я впервые почувствовала какое-то подобие сожаления.

Фрукты, вывалившиеся из пакета, раскатились по коридору, а цыпленок, по-прежнему запаянный в полиэтиленовую пленку, кис на деревянном полу. Под радиатором поблескивала моя шпилька. Но ничто из этого не имело значения. Я могла думать только о Марни. Где-то на периферии моего зрения, производя какие-то бессмысленные и бесполезные манипуляции, суетились парамедики. Мы все понимали, что очень скоро они поднимутся, отступят от тела и смущенно прокашляются.

Марни, съежившись, сидела на нижней ступеньке лестницы. Плащ сполз у нее с плеч и висел вокруг талии, удерживаемый только манжетами на рукавах. Она больше не плакала. Но ее била дрожь, ее трясло с такой силой, как будто что-то внутри ее неистово рвалось наружу. Челюсть у нее отвисла, глаза были красные и опухшие от слез, и она непрерывно икала, точно подавившийся младенец. Эти негромкие звуки были ужасны. Она сжалась в комочек, подтянув колени к груди и обхватив их руками, и казалась совсем крошечной.

Я сломала ее. Тогда я поняла, что сломала ее.

Только не надо бессмысленных банальностей. Нет никого хуже, чем люди, которые говорят, что все понимают, когда на самом деле не понимают ровным счетом ничего. А ты не принадлежишь к их числу.

Тогда я поняла, что кругом виновата. Я довела ее до этого, мои слова, моя ложь. И раз уж я пообещала тебе говорить правду, не стану отрицать, что это я свернула ему голову, я сломала ему шею.

Угрызения совести стали для меня неожиданностью. И возможно, они не были бы настолько острыми, чтобы заставить меня пожалеть о содеянном, не примешивайся к ним крупица надежды. Клин между мной и Марни вбила романтическая любовь. Теперь те трещины, которые пролегали между нами, были пусты, и их можно было вновь заделать, так что никто и никогда не догадался бы, что они когда-либо существовали. И эту возможность создала я. Мне было грустно из-за того, что Марни страдает, и из-за того, что ей еще предстоит пережить. Но вины я не ощущала. Ощущала я главным образом облегчение.

С того дня все успело значительно измениться; тебе это известно, как никому другому. Со времени тех событий прошло около года. Но благодаря тебе кажется, что неизмеримо больше.

Поздно ночью после ухода полицейских, врача и санитаров, приехавших забрать тело, мы с Марни отправились ко мне.

Пока мы поднимались в лифте и шли по коридору, я остро ощущала, что мой дом не выдерживает никакого сравнения с домом Марни. Здесь не было ни одного из символов успеха: ни натертых полов, ни безукоризненно чистых зеркальных стен. Но я знала эту женщину одиннадцатилетней девочкой, и тогда ни богатство, ни успех не производили на нее никакого впечатления. И мне было известно, что она осталась все той же Марни. Это были ценности ее покойного мужа, это он любил деньги, излишества и роскошь. Но мы-то с ней понимали, всегда понимали, что это всего лишь фасад, отделка, которая украшает, но не меняет сути вещей.

Марни никогда не проводила в моей квартире много времени, и я рада была тому, что сейчас она здесь, со мной. Я предложила ей пижаму, свою любимую, и, пока Марни принимала ванну, сделала для нее чашку сладкого чая с молоком.

В ожидании я лежала в постели и прислушивалась к доносящимся из ванной звукам. Наконец Марни вытащила затычку, и вода забулькала, уходя по трубам. Потом дверь ванной открылась, и она выглянула в коридор, чтобы взять с батареи пижаму. Свет был выключен, но я слышала, как она вошла в спальню и забралась в постель рядом со мной. Уже понемногу светало, солнце поднималось над горизонтом, и кромки жалюзи еле заметно золотились.

Близость Марни не давала мне заснуть. Она лежала на боку, спиной ко мне, лицом к окну, дыхание ее было ровным и размеренным, и я подумала, что, наверное, она была так обессилена, что сразу же провалилась в сон.

Я лежала на спине со сложенными на животе руками и чувствовала себя абсолютной хозяйкой положения. Да, я ничего не планировала – помни об этом, – но итогом была вполне довольна.

– Джейн? – вдруг срывающимся голосом спросила она.

Я ничего не ответила.

– Ты ничего не слышала? – прошептала она в подушку. – Совсем ничего?

Я по-прежнему не отвечала.

– Джейн? – произнесла она снова, на этот раз уже громче.

– Что? – сонным голосом отозвалась я, как будто уже задремывала.

– Ты не слышала? Не слышала, как он упал? И потом тоже ничего? – спросила она. – Ты ведь была там, да? Может, что-нибудь было…

– Ничего, – сказала я, приподнимаясь на локте и вглядываясь в полумрак, окутывающий ее.

– Совсем ничего? – не сдавалась она. – За столько времени? И ни единого звука?

– Да, – подтвердила я. – Я же не знала… Я ничего такого не слышала. Наверное, он…

– Был мертв, – перебила меня она. – Да, наверное, он был уже мертв.

Это была четвертая неправда, которую я сказала Марни.

У меня не было выбора, так ведь? Как я могла ответить на эти вопросы честно? Никак не могла. Я знала это тогда и знаю сейчас. И тем не менее, как это ни забавно, именно мое отрицание своей причастности, моя самопровозглашенная невиновность вновь свела нас вместе.

Правда была бы для нее куда более разрушительной.

Потому что тогда у нее не осталось бы никого.

Жизнь не кончается, когда кто-то умирает. Хотя это было бы прекрасно. Если бы с твоей смертью все воспоминания, связанные с тобой, просто испарялись из памяти их носителей, растворялись в эфире. Если бы ты в тот же самый миг был стерт отовсюду разом.

Я не помнила бы Джонатана. Я не помнила бы, что любила его и была за ним замужем. Я не помнила бы ни его веснушек, ни его крепких бедер, ни вен на тыльной стороне его рук. Да, грустно было бы лишиться этих воспоминаний. Но я не знала бы о том, что лишилась их, и потому не почувствовала бы утраты. И не узнала бы горя.

И Чарльза я тоже бы не помнила. Не помнила бы ничего о том, что ненавидела его и что убила его. Не помнила бы ни его квадратной челюсти, ни тонкой переносицы, ни его манеры в задумчивости пощипывать себя за подбородок. Не помнила бы, как он умолял меня о помощи.

Марни никогда не была бы с ним знакома. Она бы не переезжала в ту квартиру, не любила его, не была за ним замужем. Его бы просто не существовало на свете.

Но мир устроен не так. В нем нет никакой возможности начать жизнь с чистого листа, с нуля, порвать с прошлым. Есть лишь необходимость разгребать последствия каждого решения, которое ты принимаешь. Потому что – и это неимоверно выводит меня из себя – жизнь течет только в одном направлении. Каждое принятое тобой решение будет высечено в камне – навечно, непоправимо. Все они абсолютно необратимы. Даже если ты найдешь способ откатить назад какое-то конкретное решение, распустить этот шов, оно все равно останется принятым.