– А я не думаю, что Андрея убил его бойфренд, – сказала Лиза, – Мой опыт показывает, что опасней всего случайные знакомства.

– А кто тогда? – спросили Сеня с Ваней, – Кто? – они глядели на трансвеститку не без презрительности. Два упитанных, мускулистых попугая – уж они-то со своими гениталиями не расстанутся под страхом смерти.

– Луи Лепле, продюсера Эдит Пиаф, застрелил полузнакомый матрос, – сообщила Лиза, – А Пазолини машиной задавили. На пляже было, под Римом. Четыре юных отморозка. То же самое с немецким модельером Мосхаммером. Его случайный вокзальный проститут задушил телефонным шнуром.

– Типичный случай, да, – сказал я, отгоняя страшное воспоминание: года два тому назад коллега погиб – его званый гость цветочным горшком забил.

– А вы были знакомы с Андреем? – спросил Марк.

– Да, была, – Лиза взяла себя за полу пиджачка и чуть-чуть ее отогнула, – Его работа.

– А, – понял Марк, – Он вам шил.

– Почему? Почему безумно талантливые люди имеют дурную привычку и умирать безумно? – произнесла Лиза с тенью стона, – Господи! Как же устала я по похоронам ходить. У наших девочек – вообще настоящий мор. Одна от сердца, другая от воспаления легких. А хоронят всё у черта на рогах. Все деньги только на такси и трачу.

– Берегите себя, пожалуйста, – сказал я, – Будьте осторожны.

– Ну, меня голыми руками не возьмешь, – сказала Лиза.

– А спьяну? – сказал я.

– Я не пью.

– А по глупости?

– Я похожа на дуру? – сказала Лиза.

Скорее, на святую-сумасшедшую, мысленно добавил я.

Мы, видимо, очень громко разговаривали – на нас стали коситься.

– Нам пора, – сказал я, обращаясь сразу ко всем.

– Поехали, – сказал Кирыч.

– Просто так возьмем и уедем? – сказал Марк.

– А как еще? – спросил Кирыч.

– Надо же выразить близким-родным свои соболезнования, сказать, что мы разделяем ихнее горе. Итсоутэрибл, майхартизброукен….

– Не думаю, что, разделив их горе, мы его не преумножим, – сказала Лиза.

– Нет, я так не могу, – сказал Марк и решительно направился к группе людей в сторонке. У них – у мужчины средних лет, у двух детей-подростков, а в особенности у маленькой пожилой женщины – было широкое андрюшино лицо. Только у женщины оно было совсем неподвижное, похожее на гипсовую маску.

– Поедем к нам, – предложил я сразу всем, – помянем по-своему, – я осекся, не договорив.

– Ты! – резким, острым каким-то голосом закричала мать Андрея, – Ты! – она вцепилась Марку в волосы, – Ты!…

Мне показалось, что я слышу, как волосы с корнем выдираются из головы – жуткий треск, похожий на звук рвущейся материи.

Дальнейшее произошло так быстро, что я мог только считать кадры.

Раз. Какие-то люди в черном, навалившись на женщину с двух сторон, расцепляют ее задеревенелые пальцы.

Два. Их, двоих, – Марка и мать Андрея, – растаскивают в разные стороны.

Три. Марк поворачивает к нам лицо, глаза его широко раскрыты, трепещет на голове взлохмаченный пух. Люди – и среди них Володя – вталкивают Марка на заднее сидение большой машины.

И все. Только, удаляясь, трясется на колдобинах черный автомобильный зад.

– Это он, – громко задышал кто-то.

– Он….

– Убийца….

Все, что мы читаем, где-то откладывается. А если мы читаем много, ну, как я, например, то из крупы этих слов в голове может завариться невообразимая каша.

Когда Марка затолкали в черную машину и повезли неизвестно куда, я вспомнил кошмары («…а бешеный майор в Царицыно, – зашептал гадкий голос в моей голове, – открыл стрельбу в магазине»), я вспомнил зверства («…а в Питере парня убили, потому что он якобы телефон украл»), коррупцию («…а московская майорша взятки миллионами брала»), скотство («…а как там пьяный полковник, который на работе прямо в коридоре ссал?».). Я даже Ахматову вспомнил и ее «Реквием» – о том, как она стояла в очереди в тюрьму, и «…как из-под век выглядывает страх, как клинописи жесткие страницы страдание выводит на щеках…».

Мы в те же детские сады ходили, получали примерно одинаковое образование, писали похожие сочинения про «образ лишнего человека в русской литературе», но, вот, один уже при исполнении, а другой исполняет роль бессловесного статиста.

Одни сидят, другие охраняют – по-другому у нас не делятся. Об этом я не только читал. Однажды – веселый, хмельной – шел домой. После праздника. Меня довезли до самого дома, нужно было пройти только несколько метров, я уже увидел ступеньки, черный зев подъезда, но рядом с подъездом стояла машина, увезли, бросили на матрас, наручниками к спинке кровати приковали, да еще и сунули в рот кляп, потому что задавал слишком много лишних вопросов, а у них работа тяжелая – план по ханурикам выполнять надо. «Зачем нужны вытрезвители?» – ответ на этот вопрос я не знаю и сейчас, пятнадцать лет спустя.

Мне временами не совсем понятно, зачем вообще нужна полиция, хотя ответ, вроде бы, очевиден. Даже если полиция – такая – то, наверное, это лучше, чем совсем никакой.

Первой ожила Лиза.

– Замели, – сказала трансвеститка.

Кирыч бросился к своей машине, я припустил следом.

Мы не поехали, а рванули: сначала по проселочной дороге, где нагнать похитителей было просто, а затем по дороге хорошей, но переполненной, где они – специально? – стали уходить от нас, отрываться.

Не люблю погони. У меня от них живот болит, даже если я смотрю их в кино.

– Это же правоохранительные органы, да? – я не столько спросил, сколько проблеял.

– А кто еще? Ты Володю видел? – сквозь зубы произнес Кирыч, он тянул шею, выглядывая впереди в потоке машин нужную, большую, черную, – он вытащил из переднего кармана брюк телефон и бросил мне на колени, – Найди в адресной книжке «эс-вэ». Две буквы. «Эс» и «вэ». Понял?

– Кто это?

– Знакомый. Нашел?

– Нашел, – попыхтев немного, сказал я.

– Звони.

– Что сказать?

– Я сам все скажу. Ты трубку возле уха подержи, у меня руки заняты….

Мы то нагоняли их, то отставали, словно привязанные друг к другу эластичной лентой.

– Алло, Сергей Владимирович? Это вас…. Да-да. Тут такое дело, родственник к вам попал. Только что. Подошли ребята. Взяли. Сейчас везут куда-то. Я за ними еду, ага, хочу понять. Надо бы проверить, пацаны ошиблись, я считаю…. Да, с кем не бывает. У нас тоже, бывает, ошибаются, вы ж помните…, – он сделал паузу, показавшуюся мне многозначительной, – Да, понимаю, не ошибается тот, кто ничего не делает….