отрок, воспитанный в православно-религиозной атмосфере (которую не удастся преодолеть впоследствии ни соблазнам марксизма, ни материалистическому искусу), отбивая у братьев «кровавого гусака», обращается к Богу с молитвой: «Избави нас от лукавого» [188, 173]. «Упадет, прошепчет молитву, гусак подождет и опять бежит, сзади шумит и гогочет. “Богородица, дево, радуйся”, – обороняется Курымушка другой молитвой. И когда, наконец, он прочел: “Господи, милостив буди мне, грешному”, пшеница кончилась и по дорожке знакомого вала он вернулся к себе» [188, 173].

Молитвенное слово, обладая особой сверхприродной духовно-метафизической действенностью, по свидетельству святых отцов первых веков христианства, способно реально, а не метафорически-отвлеченно менять внутренний и внешний мир человека, микро – и макрокосм, находящиеся между собой в состоянии «предустановленной гармонии». И потому молитва, утверждал Тертуллиан, еще с ветхозаветных времен «избавлявшая и от огня, и от зверей, и от голода» [220, 305], с пришествием Христа становится «оплотом веры», источником вдохновения, жизненной силы, помогает «слабых – восстанавливать, больных – исцелять, одержимых – очищать» [220, 306], беззащитных – спасать, даже если беззащитные – не люди, а животные. Они, полагал богослов, «выходя из своих стойл и логовищ, не напрасно взирают на небо, подавая по-особому голос. Да и птицы, поднявшись утром, устремляются к небу, распростирают вместо рук крылья, наподобие креста, и восклицают нечто, что кажется молитвою» [220, 306]. В романе М. М. Пришвина искренняя молитва Курымушки, чутко уловившего в «гусином крике» молитвенный вопль Божьего творения, спасает несчастного гусака от гибели и вместе с тем становится той «большой тайной», которая остается «с самим собой», «и тайна эта с каждым днем все нарастает и нарастает» [188, 173]. Эта тайна – открывшаяся Курымушке суть Богообщения, о котором, как о самом сокровенном, он не мог никому поведать.

Единственной доступной человеку формой Богообщения оказывается молитва. Она, по словам прот. Б. Бобринского, «есть средоточие нашей духовной жизни, в которой душа стремится войти в непосредственное соприкосновение и общение с Богом», ибо «в молитве духовные искания и стремления, присущие каждому человеку, принимают определенное направление», «через нее крепнет в человеке самая интимная, таинственная и индивидуальная часть его личности, которой он соприкасается с Началом всякого бытия и жизни» [39, 260]. Удивительное открытие, которое делает Курымушка, о неизреченной, но ощутимой связи человека с божественным началом вводит героя М. М. Пришвина в особое сакральное – голубое – пространство небесной чистоты и гармонии, в котором пребывает «Большой Голубой» – Бог. Эпитет «голубой», чрезвычайно мифосуггестивный в мировой культуре, в романе «Кащеева цепь», да и вообще в творчестве М. М. Пришвина (в рассказе «Голубое знамя», например, – это «Христово знамя» [188, 619]), ассоциируется с духовным идеалом, в поисках которого Михаил Алпатов готов отправиться «в страны зарайские»: «– Где живут бобры голубые? – Там все голубое» [188, 194].

Из таинственной «зарайской страны» внял искренней молитве Курымушки «кто-то большой Голубой», заглянувший в душу отрока, и чтобы испытать его и укрепить веру в Добро и Справедливость, Он «вышел с ним на борьбу» [188, 173]. «В жизни нужно уметь бороть Голубого, я это знаю, не миновать этого» [188, 173], – размышлял уже умудренный опытом и прошедший искушения и сомнения автор-повествователь. Но разве человек дерзает бороться с Богом? Да и вообще возможно ли такое борение? Ответы на эти вопросы, волновавшие писателя на протяжении всей жизни, нашли художественное воплощение в его романе о собственной судьбе и судьбе русского народа в драматический период его истории. ХХ век в России – век богоборчества и напряженного, мучительного богоискания, а потому и богообретения, как в Священной истории избранный народ в лице его патриарха Иакова обрел Господа только после борьбы с Ним, получив в ознаменование этого события «новое имя Израиль, что значит “богоборец”» [81, 165]: «и остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари» (Быт. 32, 24); «Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня. И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков. И сказал [ему]: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь» (Быт. 32, 26–28).

Христианские апологеты, нередко вспоминавшие библейский эпизод борения Иакова с Богом, видели в нем прообраз «молитвенного противостояния». «Одна только молитва оборяет Бога» [196, 306], – утверждал Тертуллиан. В романе «Кащеева цепь» молитва действительно оказывается способом «противостояния» героя и автора миру зла с помощью Божией, ибо «молитва есть сильное оружие против врага рода человеческого» [34, 264]. «Когда мы молимся, – замечает прот. Б. Бобринский, – то уже не мы одни ведем борьбу, а сила Христова, которая в нас. Сами по себе мы немощны и бессильны, но через нашу немощь действует и побеждает Божия благодать» [34, 264]. В этом в полной мере убежден и автобиографический герой романа, который с высоты прожитых лет, вспоминая о своей отроческой молитве, оборонявшей от злых помыслов братьев и спасшей «кровавого гусака», вновь обращается к Богу-Отцу: «я, сам отец, тогда прошу, умоляю: “Отец, отец, если уже неизбежно страдать, то помоги этому мальчику побороть Голубого, не сделай его напрасной жертвой, не доведи мне слышать его стон, подобный крику уносимой ястребом птицы”» [188, 173].

Молитва автора-Алпатова, прошедшего путь «падений и отпадений» и вновь вернувшегося к вере отцов, в отличие от молитвы Курымушки, не дерзавшего обращаться к Богу «своими словами», а взывавшего к Господу («Отче наш», «Молитва мытаря») и Богородице («Ангельское приветствие Божией Матери») в соответствии с каноном, свободна от церковной риторики, а между тем наполнена той духовной силой, которая способна из временного далёка (времени воспоминания своего детства / времени написания романа) помочь себе-мальчику в прошлом. Отрок Курымушка долго переживал свое потрясение на «озорной тропе»: стоило только ему «самому прошептать “кровавый гусак”, и тогда вставали перед глазами ужасные картины: и ад, и сатана, и небо по краям загорается, конец мира наступает, архангел трубит, встают мертвые» [188, 174]. Но все эти ужасы вмиг рассеиваются, стоит только Курымушке вспомнить о Нем – «каком-то старшем, большом, и добром, и Голубом», стоит все это Ему «как другу сказать, и он, ведающий всеми тайнами» [188, 174], улыбнется только и снимет все страхи и тревоги. «Кто этот желанный чудится Курымушке? Не отец ли?» – вопрошает автор и через мгновение молитвенно обращается к Нему: «Отец, отец, пожалей своего мальчика!» [188, 174].

Так молитва (буквально: обращение к Богу «с просьбой о ниспослании милости или отвращении зла» [239, 287]), представленная в романе М. М. Пришвина «Кащеева цепь» в самых разных проявлениях – от канонически выверенных до свободно-секуляризованных, становится особой формой выражения творческого сознания автора, его духовных устремлений и жизненных интенций.

Вопросы и задания

1. Какие функции в произведениях М. М. Пришвина периода революции приобретают аллюзии и реминисценции из