Не успели мы покинуть здание суда, как я сообщила ему о причинах, по которым беседа с ним — мечта моей жизни.

Блондин моей мечты в первый момент содрогнулся и запротестовал. Он заявил, что человек он занятой и ему не до глупостей. Я заупрямилась и вымолила встречу в кафе «Луна», в конце улицы Гагарина.

Вот так, всеми силами и энергично, я по собственной инициативе вляпалась в самую страшную ошибку в своей жизни…

В самом начале чудовищную свинью подложила мне Люцина.

В целях представления нового воздыхателя семейству я затащила его на участок, где мать и Люцина непрерывно трудились с ранней весны до поздней осени. Люцина бросила на новенького один только взгляд и тут же отозвала меня в сторонку.

— Милиция, МВД или контрразведка? — спросила она с жадным интересом.

— А что такое? — ответила я вопросом на вопрос. — Откуда ты знаешь?

— Ну ты и балда, такое не скроешь…

Мало того, что я сама себя старалась в этом убедить, так еще и она туда же! Всё, я свято уверовала в причастность моего нового друга спецслужбам, чтоб им пусто было!

Головой не поручусь, что я в него влюбилась, но он меня как приворожил. Жить с этим было несносно и тяжело, и переживала я это увлечение одновременно с мукой и трепетом, вполне под стать шестнадцатилетней соплячке.

Понять я с самого начала ничего не могла. Он упрямо утверждал, что у него для встреч со мной нет времени, после чего, начиная уже с нашей первой встречи в кафе «Луна», об этом обстоятельстве напрочь забыл. В конце концов, домой пришлось спешить мне, а не ему. Я отвозила его из суда на Домбровского, куда он якобы очень торопился, мы сидели в машине и не торопясь беседовали, а меня, можно сказать, сиденье кусало за одно место, потому как у меня была договоренность о встрече, время поджимало, и в результате это меня, а не его подстегивало время. Меня заела совесть: я опаздываю, не успеваю, но и тут нельзя упустить такое сокровище.

Чувство времени у него отсутствовало абсолютно, только вот открыла я это много позже.

Единственным человеком, который оценил его трезво с первого взгляда, оказался Ежи. Я же, вместо того чтобы учесть мнение собственного разумного сына и задуматься над ситуацией, легкомысленно отнесла всё на счет разницы характеров. Дурища! Уверовав в божественность Марека, я закрыла глаза и заткнула уши, чтобы не видеть всех признаков, противоречащих этой божественности.

Но с другой стороны, Марек демонстрировал потрясавшие меня достоинства и умения. Взять хотя бы биотоки! Он на самом деле их источал. Ему достаточно было положить руку на любое больное место, и боль утихала. Он умел видеть в темноте. Умел ловить рыбу, был, что называется, рукастым. Чинить умел всё, а к тому же замечательно работал обеими руками, что меня ужасно забавляло. Он замечательно плавал, грести мог с чертовской скоростью, разжигал костер с одной спички и колол дрова лучше меня, разбирался в огнестрельном оружии, стрелял как снайпер…

Перед лицом таких серьезных достоинств что значат какие-то мелкие недостатки! И всё-таки…

Наш первый совместный поход, а нашим поездкам и походам несть числа, прошел странновато, и надо было бы мне сделать из этого выводы. Мы планировали выехать в девять утра. В четыре часа дня я начала нервничать — примерно каждые два часа по телефону Марек сообщал мне, что слегка задержится. Выехали мы лишь в девятнадцать пятнадцать, и то исключительно потому, что я настояла. Марек предлагал перенести начало нашего похода на следующее утро, но мое подозрение, что завтра все повторится, заставило меня настоять на отъезде.

В туристическо-походном смысле Марек был идеален, он перелопачивал всю работу, мыл кастрюльки, потрошил рыбу. Угрей он умел и ловить и коптить. Занят он был ежесекундно, даже на миг не присел, и в конце концов я уплывала подальше на надувном матрасе, глаза б мои на такое не глядели.

Смысла во всех этих трудовых подвигах порой не было ни капельки. Так, в последний день перед отъездом он начал делать стол, дабы вкопать его в землю, но успел соорудить всего две ножки. Меня начинал беспокоить вопрос времени: мы сидели в лесу уже второй месяц, а поездка планировалась короткой. Я должна была ехать в Данию, надо было заняться всякими формальностями…

Завязав сердце узлом, я приняла решение, что нам пора домой.

В Данию я возвращалась потому, что Торкиль уже с прошлой осени был тяжело болен. Алиции тоже становилось все хуже, весной я решила ехать, но, пока оформляла паспорт, Торкиль умер. Всё было ужасно.

Алиция не желала никого видеть, по телефону разговаривала так, что мы с Зосей, ее лучшей подругой, просто перепугались. Мы единодушно решили, что оставлять ее одну нельзя, пусть наперекор ее желанию одна из нас должна к ней поехать. Зося в данный момент не могла, зато могла я, и в результате всё вышло неловко. Даю слово — не из глупой вредности, а просто потому, что мы за нее переживали.

Алиция жутко разозлилась не столько от моего приезда, сколько по той причине, что мы с Зосей якобы сочли ее кретинкой, которая сама не знает, как справиться с ситуацией. Я смущенно объясняла ей, какое впечатление она произвела своими телефонными разговорами — это не помогло: в бестактной назойливости она упрекала меня еще многие годы. Но тогда я втихаря надеялась, что злость на меня отвлечет ее от несчастья хотя бы ненадолго, поэтому я покорно согласилась, чтобы меня облаяли за двоих.

Тогда-то во мне и зародился роман «Всё красное». Можете взять книжку в руки, но честно предупреждаю, что в ней всё смешалось. Еще до этой книги Алиция свирепо накинулась на меня:

— Слушай, будь так любезна, отцепись от меня! На мне свет сошелся клином, что ли? Отстань от меня, холера, и перестань про меня писать!

Я неуверенно обещала попробовать. Увы, как раз накануне вечером я возвращалась домой с железнодорожной станции. Уже стемнело, я шла вдоль живых изгородей, кирпичных заборчиков, клумбочек, прилизанных газончиков, и на одном таком газончике перед домом горела лампа Низенькая, красная, абажур с черным верхом, лампа отбрасывала круг красного света. Пока я дошла до Алиции, а до нее оставалось всего три домика, сюжет книги был готов.

Сконфуженная, я робко стала умолять Алицию разрешить еще разок использовать ее в книжке. Сперва она решительно отказалась, потом смягчилась и согласилась, но с условием: изменить все до неузнаваемости, действие перенести куда-нибудь, чтобы никто не догадался, что это она. Ну ладно, я пообещала сделать всё, что смогу.

Как только книжка вышла из печати, разъяренная Алиция позвонила мне и стала рвать когтями и зубами. Всё в книге не так, как на самом деле, я всё перепутала, и вообще, всё было совсем по-другому!

— Да ведь ты сама потребовала, чтобы я всё изменила! — простонала я в трубку.

— Я?! — удивилась Алиция. — Глупости какие! Не надо было меня слушать.

И вот благодаря этим принудительным ухищрениям сейчас уже никто не знает, что я выдумала, а что было на самом деле.