Если послушать ее, так ей в унганском князе нравилось все: и крупная, видать, умная голова, и борода, и бычья сила с бычьим же упрямством, и грубоватые, но трогательные провинциальные замашки, и даже тучность ей нравилась. Ясно было, что она выдает желаемое за действительное, но честно желать влюбиться – это уже кое-что. За это можно было простить и простодушную страсть к роскоши, а главное, к власти. Желания Лави легко угадывались по ее словам, а больше по молчанию. Почему бы ей не стать княгиней, в самом деле, или даже императрицей, если Барини доломает старую Империю и создаст на ее месте новую? Ар-Магор он уже взял и распоряжается здесь, как у себя дома, по-хозяйски. О подданных вон заботится, расстраивается из-за того, что приходится драть с них уже третью шкуру… Основательный хозяин. На такого человека можно ставить. Отличный шанс для мелкой дворяночки, когда еще раз подвернется такой? Надо быть благодарной, надо искренне любить своего повелителя, стать для него не просто желанной, а единственной и незаменимой… А как иначе? Бросит ведь.

И ничего, что она мелкая дворяночка, а он без малого император. Сам-то недавно кем был? Барини Гилгамский, экая важная птица, тьфу! Кому любопытно, что у него сорок поколений благородных предков и все вышли из батистовых пеленок? Кто те пеленки видел? В начале войны со всех амвонов кричали: авантюрист, еретик безродный. Так и есть. Безродный. Простолюдину ли, гилгамскому ли дворянчику до императора – ого! Величина почти равная и в обоих случаях колоссальная. И кто осмелится указать на низкое происхождение герою, прошедшему с боями колоссальный этот путь? Хотя… после победы Барини может жениться на особе императорской крови. Ему это выгодно, и его будут к этому подталкивать. Но тут самой не надо быть дурой, только и всего.

Все это Барини читал в Лави, как в раскрытой книге. Жениться на ней ему и в голову не приходило – и незачем, и унганское дворянство было бы недовольно княжьим выбором. Набивается из простых любовниц в подруги и соратницы – это пусть, это можно терпеть. Кто знает, вдруг выйдет толк?

И сам чувствовал, что все больше привязывается к ней, не устает любоваться стройным станом, чуть смугловатой кожей, свидетельствующей о примеси варварской крови, узким подбородком, прямым точеным носиком и волосами чернее воронова крыла. А ведь поначалу клюнул только на красоту и думал: раз красива, значит, наверняка стерва. Или глупа, как пень. Ошибся.

Может, для начала сделать ее советницей по магорским делам? В конце концов, она тут всех знает, и половина столичного мелкотравчатого дворянства у нее в ближних или дальних родственниках…

Почему бы и нет? С негласным испытательным сроком.

До первой очевидной глупости.

* * *

Сегодня он не пошел в приемную, где с рассвета дожидались посетители, тщательно отфильтрованные новым и весьма толковым секретарем. Не зашел он и в главную залу, где в этот час собирались отцы города, – чего там, налаженное дело течет само, а если возникнет затруднение, то магистрат сам нижайше обратится за помощью или разъяснением.

Сегодня на властителя НАКАТИЛО. Это случалось редко, от силы раз в год, и только поэтому Барини терпел эти приступы как обыкновенное зло вроде эпилепсии, не перебарывая их, а поддаваясь им и зная, что все пройдет. Что пройдет и это. Ибо все всегда проходит. А уж приступы хандры, пожалуй, даже необходимы, чтобы в итоге как следует рассердиться на себя и начать действовать с удвоенной энергией. Кому-то для восстановления сил необходим отпуск у моря – Барини хватало нескольких часов одиночества, но абсолютного, и одного кувшина вина, но хорошего.

Думал, с появлением Лави приступы пройдут. Оказалось – не прошли.

Челядь знала привычки и странности господина, а в этой странности не было ничего любопытного: цедя вино, князь часами смотрит в одну точку, и глаза у него пустые, а губы иногда беззвучно шевелятся. Вот и все. Изредка он может процедить несколько непонятных слов, не то горских, не то варварских. Но не колдовских заклинаний, это точно. Заклинания – дело серьезное, их не произносят с таким отрешенным видом.

Уединившись в малом личном покое (секретарю и дворецкому был дан приказ не пропускать никого ни под каким видом), князь налил первый стакан, посмаковал и влил в глотку одним махом, гулко сглотнув. Не помогло. И не должно было помочь. Чтобы хандра прошла скорее, надо ее усугублять, а не разгонять. Разгоняют чепуху. Серьезное – перебарывают.

Барини налил второй стакан. На этот раз пил врастяжку, глотками столь крохотными, что вино, казалось, впитывалось еще во рту. Хорошее вино. Под него можно сидеть и… нет, не думать. В лучшем случае – ощущать. Но что? Свое бессилие?

Вспомнилось: точно так же он иногда сиживал в своем доме на Земле – один, приказав закрыться окнам и глухим ставням, отключив коммуникатор. Сидел и молча злился. С той разницей, что тогда он обходился без вина. Вместо того чтобы потратить время на работу или удовольствия, терял его даром и оттого злился сильнее. Для оправдания вспоминал слова Эйнштейна о том, что человечество-де сильнее всего нуждается в скамеечке, чтобы посидеть и подумать. О чем?! О мире, в котором не хочется жить?

А ведь тот мир был утопией, о какой не могли мечтать ни Мор, ни Кампанелла! Короткие и необременительные часы работы. Много отдыха с великим разнообразием разрешенных удовольствий и чуть меньшим, но все равно громадным разнообразием удовольствий рекомендованных. Почти все, о чем человек может мечтать, уже создано, серийно выпускается и не слишком обременительно для личного бюджета. Социальные программы позволяют не работать тем, кто не может или не хочет. Почти все болезни побеждены, продлена человеческая жизнь…

Для чего? Чтобы люди с каждым поколением все больше утрачивали интеллект и волю к жизни? Какому Мору или Кампанелле могла прийти в голову мысль, что человечество не выдержит экзамен утопией?

Казалось бы: одолел все мыслимые на сегодняшний день препятствия – иди, человек, дальше, бери новые рубежи, пробивай или продавливай лбом стенки. Изобретай новые потребности, если тебе это уж так необходимо для движения вперед, и даже, возможно, не так уж страшно, если изобретешь что-нибудь лишь для желудка или гениталий. Но – стоп. Кончилось движение. Экстаз и оргазм. Работа – для немногих, да и та заключается в выдаче команд машинам либо роям нанороботов. Куда двигаться дальше, зачем?

Может быть, ради счастья? Не удовольствия, коих море, а именно счастья? С ним ведь ой как плохо, особенно если взглянуть на статистику самоубийств… Но кому счастье дается даром? Через мучения оно чаще всего достается, вот что обидно… А ведь это типичный мазохизм – добровольно мучиться! Формального запрета нет, но кто позволит? Переть против мнения общества? Ну-ну…

«Пилигрим» был первым и последним звездолетом Земли. История его создания затянулась лет на восемьдесят, то и дело надолго прекращаясь из-за нехватки выделяемых средств. О борьбе за финансирование проекта можно было бы написать толстенный том в гибридном жанре слезницы и плутовского романа. Чудо, что звездолет, почти никому не нужный, почти всеми забытый, все-таки был достроен и подготовлен к путешествию – всего-навсего до системы альфы Центавра и обратно с экипажем из четырех человек. Одиннадцать лет пути. Ради чего? Пожалуй, лишь члены экипажа задавали себе этот вопрос…