На сей раз их попытка любви обращается в пытку. «Ничего у нас не получится. Любовь для меня и всегда-то была книжка с выдранными страницами, да еще и выдранными на самом интересном месте. Теперь та книжка и вовсе сгорела. А ты, Дон, беги. Беги, пока никого не убил. И пока тебя не убили». Дон колеблется. Чтобы его подстегнуть, Юлька разоблачает их связь, сознавшись в измене полковнику: «Все, гусар, отгремели фанфары. Больше тебе я не дам. Я солдата Бойцова люблю».

В тот же день рядового Бойцова переводят в разведбатальон. «Если завтра не хочешь во вражеский тыл в одиночку по минному полю, беги, – говорит ему Юлька. – Вот тебе и одежа. Носи на здоровье и помни свою фронтовую подругу». Война – это подлость. И верность, взявшая подлость взаймы, думает Дон, надевая колготки и юбку. «Беги!» – вдруг кричит страшным голосом Юлька. На пороге шатается пьяный полковник. В руках у него пистолет. Дон прыгает резко вперед, и ему опаляет лицо. Кадык он находит вслепую. Повалившись на землю, он душит, и душит, и душит, и душит, заливая собственной кровью, потом – мокрый взрыв у него в голове, и черным-чернота. Когда он открывает глаза, Юлька трясет его громко за плечи и, рыдая задавленным шепотом, молит: «Беги, пока не убил! Еле тебя отрубила. На вот, держи».

Он бежит, спрятав под юбку стрелявший в него пистолет и предъявляет его дежурному на КПП. Уложив того на пол, швыряет в ночь его автомат и перемахивает через забор. Вслед Дону летит близорукая очередь…

– Лихо. Но плохо, – признается расстроенный Герман. – Слишком кудряво накручено. Сочинил – и довольно. Не порти бумагу. Не ври.

– А где я соврал?

– Да везде. Пересыпал своими метафорами.

– И какая из них не годится?

– Все годятся, да не для тебя. Ты не видел войны. Не пиши. Будь честнее. Молчи. Сочини о войне две строки – и довольно. Напиши, что Дона призвали на фронт и что он там погиб по чужим документам, а без документов сбежал, потому что спасла его Юлька, только об этом никто, кроме Юльки, не знал. А потом напиши, что она отдала ему платье, так что бежал он уже не мужчиной (мужчины с войны не бегут), а беспомощной раненой женщиной. Такая вот метаморфоза. Возвращаю тебе твое волшебство, и идем по домам.

Если есть у вас друг, вам не надо войны.

– А о чем мне прикажешь писать?

– О любви. И выдирать страницы не вздумай. Хоп?

– Похоже на то. Как только из этого хопа мне теперь выкарабкиваться?

– Как всегда: доверяясь инстинкту и магии.

– Хоп!

* * *

Герка был прав: стоило вызволить Дона из армии, и роман поскакал, точно конь по степи. За неполные сутки он доскакал от Чечни до Москвы, а потом, не даваясь стреножить, две недели искал подходящее стойло по холке. К дате выписки Тети домой я накатал добрых сорок страниц – по полторы на полночи. Писалось в охотку и много, болтливо, но звонко – даже жаль глушить или резать. Я наконец полегчал, потому что вконец раздвоился: был и Доном, и Доновым поводырем.

Не обошлось без подвоха: поводырем у Жуана могла быть лишь баба. Пристало теперь уж и мне влезать в дамские тряпки. Конечно, такое случалось со мной не впервой. Но была ощутима и разница: одно дело – быть мессалиной кому-то, другое – себе.

Долорес дышала нам с Доном в затылок. В минуты особой удачи я ее даже хотел, в чем, умываясь наутро, проворно раскаивался и, подморгнув зазеркалью, беспечно о ней забывал. До поры она затаилась, не пилила мне нервы звонками и берегла мое настроение. А оно у меня было здоровским: я знал, что в романе своем не соврал. Стало быть, напропалую могу врать и дальше.

Вралось, повторяю, легко. И навралось почти с сорок страниц, которые, собственно, вот они:

«Если не особенно привередничать и стоять в женском наряде на федеральной трассе “Кавказ”, поймать попутку для вас не проблема. Проблемы начнутся, когда вы взберетесь в кабину грузовика и водитель с разгону предложит заняться вам сексом. Ссылки на некондиционное самочувствие и подвязанную щеку лишь раззадорят либидо дальнобойщика. Наметанным глазом он оценит ваши услуги в бутылку ситро, три папиросы и десяток-другой километров – издержки профессии, приучившей его щекотать жажду газом и сверять перекуры с показателями спидометра. Несговорчивость ваша его уязвит, да так глубоко, что он пожелает принудить отдаться вас силой, а столкнувшись с сопротивлением, ударит по тормозам, чтобы вышвырнуть вас на обочину с утопическим наставлением отсосать у глушителя. Воззвания к совести с помощью ласковых слов, а затем слов неласковых наверняка не подействуют, так что когда дальнобойщик полезет за монтировкой, вам ничего не останется, кроме как приподнять свою юбку. Жестом этим шофер вдохновится напрасно и будет весьма удивлен, разглядев у себя перед носом вспорхнувшее из-под полы пистолетное дуло. В тот же миг он припомнит раздумчивым матом родившее вас существо, изъявляя тем самым готовность перенести вожделение на вашу мамашу. Пусть ему невдомек, что вам самому не известно ее нахождение, вы все же снабдите его зуботычиной. Вкусив ее, он покорно кивнет и попросит не убивать – очень мягким и искренним голосом. Обещать ничего вы, конечно, не сможете, просто взамен на отсрочку распорядитесь ремнем от штанов связать на руле задрожавшую руку. Подтянув, где надо, узлы, вы прикажете трогать, откинетесь на подголовник затылком и краем сознания расслабитесь, коротая свое путешествие думами о превратностях гендерной принадлежности. Как ни крути, а шансы переодетого в бабу мужчины быть принятым за потаскуху существенно выше шансов сойти за приличную даму, что, согласитесь, обидно. Тем не менее вы утаите другое свое потайное оружие, скрытое там же, под юбкой: облик шлюхи при всех неминуемых рисках безопаснее, чем дезертирский удел.

За время поездки водитель предъявит вам доказательства широты российской натуры и, ничтоже сумняшеся, сменит похоть на гнев, гнев на страх, страх на кротость, смирение на уважение, а уважение – на дружбу. На прощание он прослезится и заключит, что вы девка не промах, а отъехав метров на сто, загудит и даст задний ход, чтобы сунуть под груди вам пиво, измятые деньги и воблу – в благодарность, что вы отпустили его свернуть по маршруту живым.

Вот такая душевная, мудрая штука – дорога!..

Сколько было их, этих фур, на моем пути до Москвы? Минимум пять или шесть, не считая дюжины тех, в которые я не полез, заподозрив наличие напарника. Лишь один подобравший меня дальнобойщик, злой старик с наколкой на кисти “всех отымею”, угрозы своей не сдержал и побрезговал приставать. Повелев мне платить “по тарифу” рублями за каждый мелькнувший столбом километр, он предупредил: “Шалав не терплю. Руки распустишь – отрежу”, после чего показал мне охотничий нож и царапнул им в солнечное сплетение. Подняв тем себе настроение, он стал задаваться вопросом, убить меня сразу, потом или вовсе не убивать. За и против возможных решений он взвешивал вслух. Конечно, старик лишь шутил, но постепенно, кропя рассуждения брызгами логики, распалялся все больше и делался непредсказуем. Вы замечали, с каким неподдельным азартом откликается наш человек на потребность принять на себя роль гонителя нечисти? Оттого у него, между прочим, и прикус кривой. Я уж подумывал, не познакомить ли мне собеседника с дулом, как вдруг шоферюга вывернул набок баранку и крутанул мыслью в Кремль.