— Что-то не похоже, чтобы кто-нибудь собирался прийти к нам на помощь.

Темнота немного помолчала и ответила голосом Пауля:

— Когда они вернутся, ничего им не говори. Соглашайся со всем, что бы я ни сказал, и ничему не удивляйся.

— А что ты собираешься им сказать?

— Не знаю. Но обязательно придумаю к тому времени, когда они появятся.

Через минуту я услышала тревожный голос Пауля:

— Только бы книга не попала в злые руки…

Но как я ни пыталась разузнать, что известно Паулю о загадочной книге, о ее похищении, о самом Пауле, — внятного ответа ни на один из своих вопросов я так и не получила. Это лишний раз продемонстрировало мне ложность утверждений Трефова. Будь я феей, вытянуть из Пауля все его тайны наверняка не составило бы для меня большого труда.

Кольцо на моем пальце тускло светилось, время от времени устало мигая. «Если ты такое волшебное, — подумала я, — развяжи веревку!»

Словно в ответ на мои мысли, кольцо ярко вспыхнуло, но в ту же секунду почти совсем погасло. Через мгновение оно снова вспыхнуло и опять тут же потемнело. Я пошевелила руками. Веревка даже не ослабла. Бесполезно. Ждать помощи от кольца бессмысленно, каким бы волшебным оно ни было. Ответом на мои невеселые раздумья было слабое, словно виноватое, мерцание.

Чтобы хоть чуть-чуть развеяться, я стала думать о Себастьяне, перемежая воспоминания мысленными призывами немедленно явиться и спасти меня и Пауля. В действенности этих призывов я совсем не была уверена, но из всех имевшихся у меня в наличии средств к спасению это было самым последним. Согласно данным, почерпнутым мною из всевозможных шедевров мировой литературы, нечистая сила всегда являлась на зов отчаявшейся души, а моя душа этому определению в точности соответствовала. Я настолько увлеклась этим мысленным зовом, что, когда снаружи донесся шум и в замочной скважине заскрежетал ключ, замерла в сладкой надежде.

И совершенно напрасно. В тот момент, когда дверь с грохотом распахнулась, впустив в комнату свет и воздух, надежде было суждено не просто скиснуть, а молниеносно протухнуть и разложиться. Перестав моргать отвыкшими от света глазами, я увидела, как порог комнаты перешагивает Трефов.

За ним вошли хмырь с разбитой рожей и еще один — тот, что был за рулем похитившей меня машины. Каждый держал в руках по канделябру из трех свечей. Поставив канделябры на небольшой квадратный стол (кажется, именно об его угол я набила себе шишку), хмырь зажег свечи и, покорный приказу, смотался вместе со своим дружком, оставив нас с Паулем в обществе Трефова.

Разглядев при свете свечей лицо Пауля — опухшее, обезображенное ссадинами и кровоподтеками, — я негромко ахнула.

— Ничего, — холодно сказал Трефов. — Это сущие пустяки по сравнению с тем, что ждет вас обоих впереди.

После этих слов у меня появилось ощущение, будто я проглотила кусок льда размером с кулак.

— У вас было время, — продолжал между тем Трефов, — обсудить между собой ваше положение и хорошенько все обдумать. На первый раз я прощаю вам, моя сообразительная, но не слишком хитроумная гостья, ваш нелепый обман. Сейчас я вновь задаю вопрос, задаю обоим, задаю в последний раз. Где книга?

— Вопрос хороший. Но ответ вам ничего не даст.

Книгу вы все равно не получите, — хладнокровно сказал Пауль.

Почему-то его слова вызвали у меня жуткую ностальгию по дому. Как приятно лежать в ванне, наполненной горячей водой, и мечтать о любви, богатстве и славе! Представилось запотевшее зеркало, радужные мыльные пузыри, клубничный запах пены, теплый махровый халат… Воспоминания были так остры, что душа моя заныла, словно две гитары под окном.

— Откуда такая уверенность? — с усмешкой поинтересовался Трефов, проткнув Пауля ледяными зрачками.

— Ускользнув с помощью Марины из расставленной вами ловушки, я понял, что больше не смогу обеспечить сохранность книги и также не могу ее кому-нибудь передать. Так что вы напрасно решили, что я отдал ее Марине. Короче, я не мог допустить, чтобы книга попала к тем, кто хочет обратить ее силу во зло, и сделал то, о чем вам, наверное, будет не очень приятно услышать. — Пауль сделал паузу, а затем произнес: — Я ее сжег.

Несколько секунд Трефов стоял, словно оглушенный сильным ударом по голове, и, похоже, не вполне понимал, где он и что с ним происходит. Внезапно его стала бить крупная дрожь, взгляд из безжизненного сделался диким, глаза почти вылезли из орбит. Кривя бессловесный рот, он вскинул к лицу сведенные судорогой скрюченные пальцы. Перепугавшись до смерти, я тем не менее обнаружила способность довольно ясно мыслить и осторожно потянулась к одному из канделябров, прикидывая, насколько велики мои шансы оглушить Трефова, а потом при помощи горящей свечи пережечь связывавшую руки веревку.

Но Трефов слишком быстро пришел в себя. Распрямились пальцы, опустились руки, разгладилось лицо, и тихий зловещий голос сказал:

— Вы смышленый молодой человек. Кажется, у вас даже есть идеалы. Думаю, в последние минуты вашей жизни вам приятно будет осознавать, что вы не дали свершиться какому-то абстрактному злу. Но приятно ли вам будет знать, что своим прекраснодушием вы погубили ни в чем не повинного человека?.. Еще до наступления полуночи ваша приятельница будет мертва. Я убью вас после нее — специально для того, чтобы перед смертью вы корчились от угрызений совести, думая о том, как пролили ни в чем не повинную кровь…

— Вы просто маньяк… — бледнея, прошептал Пауль. — Вы сумасшедший.

В ответ ему раздался тихий клокочущий смех. Потеряв от ужаса дар речи, я смотрела на смеющегося Трефова, и разум отказывался верить, что слова: «Еще до наступления полуночи ваша приятельница будет мертва» — относятся ко мне.

Дверь снова открылась, и вошел тип с коронкой на клыке.

— Умник, отведи ее вниз, — приказал Трефов. — И начинай приготовления.

Внезапно Пауль вскочил и, выставив вперед голову, бросился на Трефова. Но эта последняя попытка сопротивления — без оружия, со скованными руками — была обречена на поражение. Один мощный удар — и Пауль молча свалился на пол, застыв без движения.

— Уроды! — У меня внезапно прорезался голос, но вряд ли это хоть чем-нибудь могло мне помочь. — Звери!

Клыкастый схватил меня за плечи и вытащил из кладовки. Я извивалась, как уж, и лягалась, как мустанг. Но все это, как, впрочем, и мои вопли, ему не слишком мешало. Он попросту вскинул меня на плечо, словно какой-то тюк, и понес дальше.

Висение вниз головой оказалось неприятным во всех отношениях, а главное — мешало видеть, куда меня тащат. Одна радость — думать о скорой смерти в таком положении было тоже как-то не с руки, поэтому, чтобы не терять понапрасну время, я истошно голосила, обрушивая на своих мучителей град ругательств, виртуозно умудряясь при этом не выходить за рамки цензурных выражений. Но очень скоро, использовав все, что могло прийти в мою перевернутую голову, включая устаревшие выражения «палачи» и «изверги», я стала повторяться и запинаться.