с ними; и даже сейчас они ее завораживали. Она сделала глубокий вдох, а получилось похоже на вздох, и Говард взглянул на нее.

– Что-то не так, Джин? – спросил он. – Я чем-то вас расстроил?

– Что вы, нет, конечно. Я просто поддалась самокопанию.

Она заставила лицо улыбнуться, но улыбка вышла неестественная и никого бы не одурачила, а Говарда и подавно.

Через несколько мгновений он сказал:

– У моей жены есть теория. У каждого есть личная тайная горесть.

– Правда? – Она выдавила из себя смешок, но получился скорее всхлип. – И какая же ваша?

– Свою я уже вам рассказал.

– Ага. Понятно. А у Гретхен какая?

Сейчас она вспомнила тот случай в их саду – ее застывшее лицо, когда она думала, что ее никто не видит.

– Не знаю. Возможно, обратная моей. Но мне интересны вы. Вы мне свою так и не рассказали.

– В меня вдолбили, что не следует рассказывать о своих бедах.

– И кто этот суровый долбильщик?

– Моя мать, наверное.

– Она сама тоже руководствуется этим девизом?

– Она, конечно, никогда не признается в своих неудачах. Но вряд ли ее жизнь назовешь удавшейся. – Она коротко и горько рассмеялась.

– И все же?

– Вы станете плохо обо мне думать.

– Джин, что бы вы мне ни рассказали, мое мнение о вас не изменится.

– Вы – первый человек, которому я об этом рассказываю, – сказала она, краснея и от тепла его комплимента, и от огромности того, что она вот-вот совершит.

Это будет нарушением всех кодексов, по которым ее учили жить, но потребность рассказать ему была неостановима. Приличия, скрытность, самообладание – все было сметено силой этой необходимости довериться ему.

– Забавное вообще-то совпадение, но примерно тогда же, когда Гретхен обнаружила, что ждет ребенка, выяснилось, что я беременна. Только в моем случае это была скорее катастрофа, чем чудо.

Говард молчал, не отрывая глаз от дороги.

– И я сделала ужасное, то, что делают незамужние женщины, когда не могут оставить ребенка.

– Сами или пошли к подпольному акушеру? – В его голосе не было осуждения, только интерес и сочувствие.

– Я пошла к одной женщине в Стоквелле. Она велела мне лечь на старую дверь, положенную на козлы. Сверху были одеяла, но я поняла, что это дверь, потому что у нее все еще была ручка, она врезалась мне в бок.

Даже с расстояния более десяти лет она помнила каждую подробность этого дня. Улица называлась Саутвилл, в совершенно незнакомой ей части Лондона, где она с тех пор ни разу не бывала.

Он непринужденно и уверенно нарисовал ей карту, явно у него уже был предыдущий опыт. Юнион-гроув, Парадайз-роуд; даже названия улиц звучали как насмешка – Союзная роща, Райская дорога. Левая сторона улицы была разрушена бомбой – парочка уцелевших магазинов торчала среди обломков, как старые зубы; баллоны со старой фабрики вытекли на тротуар.

– Вам повезло, что вы остались живы, – сказал Говард.

– Я помню дохлую муху на каминной доске, она казалась ужасным предзнаменованием. Но эта женщина вела себя так невозмутимо. Она сказала: “Я все это много раз проделывала, скоро все закончится, и будешь себе жить дальше. У меня еще ни одна девушка не умерла”. Какая же я была наивная; я думала, она просто его вычистит, и все пройдет, но не тут-то было. Мне пришлось вернуться домой к матери и делать вид, что ничего не случилось, а потом посреди ночи начались схватки.

Она прокралась в туалет с полотенцем, которым накрывала постель. Когда она опустилась на сиденье, ей показалось, что у нее внутри что-то лопнуло, и по стенкам унитаза хлынули кровь и сгустки, похожие на сырую печень.

– Ох, Джин. Что вам пришлось пережить.

– Мать нашла меня на полу. Она все правильно сделала – вызвала врача. После смерти отца он относился к ней по-доброму, но ко мне он не был добр. “Я знаю, что вы натворили, юная леди. Только ради вашей матушки я не отправлю вас под суд – вас и того, кто с вами это проделал”. Даже находясь в полубреду, Джин чувствовала жгучий стыд от его приговора и от несправедливости того, что ей приходится нести его тяжесть в одиночку. Он с нескрываемым удовольствием сообщил мне, что я, по всей вероятности, больше не смогу иметь детей.

Говард покачал головой, руки сжали руль, но он не перебивал.

– Вскоре после этого мы переехали, поэтому больше я с ним, к счастью, не встречалась.

– А вы думали о том, чтобы сохранить ребенка? Отец не хотел… взять на себя ответственность?

– Нет. Как оказалось, он на самом деле был…не свободен.

– То есть женат?

– О да. Любая бы на моем месте сразу догадалась. У него была жена и дети. И я даже не была его единственной подружкой.

Обычно они встречались в “Белом лебеде” в Кристал-Пэлас, неподалеку от квартиры Суинни в Джипси-Хилле. Если Фрэнк приходил раньше условленного срока, что случалось редко, он мог подождать внутри и с удовольствием выпивал пинту до ее прихода. Но, как правило, он опаздывал, и Джин, которой было неуютно в одиночестве сидеть в пабе, ждала его снаружи, нервничая и поглядывая на часы. Иногда – чаще, чем ей хотелось бы признать, – он и вовсе не появлялся.

– Но за аборт он заплатил.

– Это лучшее, что он сделал?

– В общем, да.

Он наконец-то появился в пабе после трехнедельного отсутствия, когда она уже почти махнула рукой. “Привет, красотка, – сказал он и, почувствовав горечь в ее ответе, добавил: – Ты, что ли, мной недовольна?”

– Я волновалась. Ты не пришел. Два раза подряд.

– Дурочка.

Он яростно ее поцеловал – таким поцелуем затыкают рот, страсти в нем не было. Они покинули залитый светом паб и пошли через дорогу в парк, мимо каменных утесов старого Хрустального дворца.

– А с чего это ты так разволновалась?

– С того, что я беременна.

Она смотрела, как слова сыплются на него, словно женские удары – неприятные, но не наносящие вреда.

– Как это случилось?

– Наверное, в Уэртинге, когда эта штука соскочила у меня внутри.

Та поездка на побережье была наивысшей точкой в их отношениях, такое больше никогда не повторялось.

Они подошли к скамейке, еще влажной от недавнего дождя. Он подстелил ей газету, а сам сел на мокрое, принимая это как должное. На мелкую разменную монету приличного поведения он никогда не скупился.

– Как вы познакомились? – спросил Говард.

– Как-то раз он появился у нас, предлагал купить страховку. Наверное, он и правда этим занимался. Обычно не такое сочиняют, чтобы произвести впечатление. Я даже не могу сказать в свое оправдание, что была молода и неопытна. Мне было двадцать девять лет. Могла бы быть поумнее.

– После этой истории вы наверняка очень невысокого мнения о мужчинах, –