— Брысь! — старший конюх разжал наконец железные пальцы, и Сашка немедленно воспользовался свободой.

Братья Ильины во весь дух помчались догонять толпу. Через минуту опять послышались их звонкие голоса:

Мы на горе всех буржуев,

Эх, буржуев да буржуев…

Егор Саввич, не на шутку обеспокоенный, со смутным предчувствием чего-то нехорошего, и может быть, еще потому, что среди толпы увидел сына, вернулся в дом. Торопливо надел поддевку.

— Ну, что там? — спросила Мелентьевна.

— Не узнал толком. Комсомольцы, нехристи, чего-то опять затеяли. Однако к церкви пошли. Не иначе, пакость какую-нибудь надумали.

— Тятенька, я бы с вами пошла.

— Нет уж, Дуня, побудь дома. Тебе теперь волноваться не след. Да и умаялась ты за день-то.

Взяв приготовленный Мелентьевной узел с куличами, Егор Саввич вышел из дома и торопливо зашагал в сторону церкви, стоявшей на взгорье. В том же направлении маячили и огни факелов. Сзади послышались шаги. Сыромолотов обернулся. Его нагонял какой-то человек. Хотел пойти дальше, но решил подождать, посмотреть, кто это. Человек поравнялся, и Егор Саввич узнал соседа, с которым недавно переговаривался через дорогу. У Порфирия Никодимыча тоже белел в руке узелок.

— В церковь, Порфирий Никодимыч?

— Туда.

— Стало быть, у нас один путь. И я в церковь.

— Один-то один, да только разный. Ты вот мне скажи, Егор Саввич, и не обижайся на мою прямоту. Как так получается: ты человек верующий, в церковь вот идешь, а сын у тебя в безбожники записался. Комсомолец.

— Эх, Порфирий Никодимыч, ты меня не один год знаешь. А что делать, если времена такие? Нельзя нынче без этого. Да на Яшку я уж давно махнул рукой, не в мою породу пошел парень. Пусть живет, как ему нравится.

— Постой, постой, говоришь, пусть живет, как нравится? А мы, родители, пустое место, что ли? Не слушает доброго слова — пороть мерзавца.

— Выпорешь. Такой битюг стал, сам выпорет.

— Уж это верно, — вздохнул Порфирий Никодимыч. — Мой-то Сенька тоже о комсомолии начал поговаривать. Я было с кулаками на него, а он руку мою поймал, сдавил, будто клещами, и смеется. Вам, говорит, тятенька, волноваться вредно. И такие фокусы, говорит, мне не нравятся. Рука онемела. Отпусти, лешак, это я ему. А он: отпущу, только в другой раз кулаками не махайте.

— Ну мой-то Яшка такого не позволяет. Однако и с ним греха наберешься.

Разговаривая, соседи подошли к церковной ограде, за которой поднимались кусты сирени, черемухи и высокие тополя. Среди них стояло здание церкви. К железным воротам вела выложенная каменными плитами дорога. Обычно тут всегда толпились нищие, встречая прихожан и клянча подаяние.

Еще издали Сыромолотов увидел, что все подходы к церкви забиты народом. Он не удивился бы: такое всегда бывало по большим престольным праздникам. Но среди людей сегодня тревожно метались огни факелов. Значит, комсомольцы пришли в церковь. Чего им здесь надо? Егор Саввич и Порфирий Никодимыч прибавили шагу. Их встретил глухой гул толпы.

— Не пущать! — кричал кто-то. — Не пущать в божий храм.

— Гони в шею антихристов.

— Нехристи окаянные.

— Граждане-товарищи, — это звонко и весело выкрикнул Петька Каргаполов. — Не волнуйтесь и спокойно расходитесь по домам. Праздник отменяется. Церковь мы закрываем.

Ответом ему был взрыв ругани, истеричные вопли женщин.

— Ты кто таков? Ишь выискался, молокосос.

— Только без оскорблений личности, — все так же весело отозвался секретарь комсомольской ячейки. — Есть постановление о закрытии нашей церкви. Религия — злейший враг народа. Вы люди темные и потому не понимаете.

— А ты светлый? Вот хрястну тебя по башке-то, сразу потемнеешь.

— Не пущать их! Не пущать!

— Люди! Чего же мы смотрим? Божий храм оскверняют, поганцы.

— Но-но, не напирать, граждане. Спокойно. Кто окажет сопротивление — будет отвечать перед судом.

Угроза возымела действие. Но толпа не расходилась, волновалась и гудела. Там и тут колыхались факелы, отбрасывая багровые блики на людей. Егор Саввич и Порфирий Никодимыч, работая локтями, старались пробраться ближе к ограде.

— Антихристы! Бесовское племя! Не трожьте божий храм.

— Еще раз объясняю, граждане, без оскорблений. Будут неприятности.

— Не грози, сукин ты сын! Не пужай.

— Ребята! А ну, за дело.

Несколько факелов отделились от группы и двинулись к входу в церковь. Скоро факелы замелькали на колокольне.

— Глядите! — ахнули в толпе. — Куда забрались, поганцы.

— Никак церковь поджечь задумали.

Из церкви выбежал отец Макарий. Он был в полном праздничном облачении, с массивным крестом в руке, с непокрытой головой.

— Православные! — завопил поп. — На ваших глазах совершается хула господа. Заступитесь.

Момент был критический. Верующие, возмущенные до глубины души, готовы были вот-вот броситься на комсомольцев. Но первым никто начать не решался, отлично понимая, какими последствиями это грозит. Но если бы кто-то начал, его, наверное бы, немедленно поддержали остальные. Петр Каргаполов подошел к отцу Макарию и что-то сказал ему в самое ухо. Поп сразу скис, уселся на каменную ступеньку и обхватил обеими руками седую лохматую голову. Послышался беспорядочный перезвон колоколов. Потревоженные галки, невидимые в темноте, закружили над церковью, громко крича. Люди, задрав головы, смотрели на колокольню, где двигались фигуры с факелами. Вот одна фигура, потом вторая появилась на куполе, а затем у креста, на самой верхушке.

— Крест! Смотрите, крест сбрасывают.

— Покарает их господь, ох, покарает!

Над шумевшей, возбужденной толпой разливался беспорядочный звон малых и средних колоколов, тревожно, как набат, гудел главный колокол. И вдруг раздался глухой металлический удар, так что, казалось, земля вздрогнула под ногами стоявших у церкви.

За первым ударом последовал второй, третий, четвертый.

— Колокола! — истошно завопила какая-то баба в черном монашеском одеянии. — Колокола сбрасывают! Люди добрые! Последние времена настали.

Колокола падали один за другим, звоня на лету, ударяясь о стены, и последний раз звякали, падая на каменные плиты. А те двое, на самом главном куполе, заарканив крест, старались сорвать его и не могли. Тогда один из них раскрутил над головой большой моток веревки и, крикнув: «Ребята! Лови!» — бросил ее товарищам. За веревку сразу уцепилось несколько парней. Поднатужившись, они потянули, и крест стал крениться.

Сыромолотову показалось, что крикнул Яков, и сердце его дрогнуло. Неужели сын поднял руку на господа? Неужели он там, на куполе, возится у креста? Егор Саввич протолкался к самой ограде, так, чтобы видеть, кто будет выходить из церкви.

Все колокола уже молчали, и только самый большой еще глухо позванивал. Видимо, сбросить его было делом не простым. Кто-то из парней крикнул:

— Ладно, пусть болтается. Потом снимем. Сейчас, в темноте-то, не зашибить бы кого. — Наступила тяжелая тишина. Только чуть посвистывал ветер, и