Двое рабочих молча смотрят. Вначале она ежилась от этих долгих нахальных взглядов. Как будто какая-то гадость бегает по телу. Потом привыкла.

«Иди знаешь куда…» — мысленно посылает она коллегу, гордо шагая мимо.

Заботы остались за проходной. Она свободна! Все ей знакомо. Место. Люди. Все привычно. Умывальник в уборной, где она ополаскивает лицо холодной водой. Коридор. Шкафы с лабораторной посудой. Электроплитка. Белая штора. Стол с кафельным покрытием, стеллажи, горшки с цветами на подоконнике. Без нее никто не польет цветы.

И она хотела все это бросить, со всем порвать! Что это на нее нашло с утра? Вернуться домой с автобусной остановки? Не пойти на работу? Взбредет же такое в голову! Рассказать товарищам — посмешить их?

«Ай да Миорица… Надо же…»

Они относятся к ней со всем пониманием.

Даже симпатизируют.

Перевод А. Старостиной.

МЫ ЗАПЛАТИМ

Я очнулся, и когда взглянул на витрину, она была другой, чем во сне.

Тудор Цопа. Испытание для писателя

Сначала он не понял, что там за шум. Женщина кричит, что ли? Потом подумал, что это пьяная компания. По субботам, если не спится, он позволяет себе читать допоздна. Бессонница — зато можно насладиться тишиной, городской, блочной. В деревне тишина не та, она тяжелее и давит.

Он не оторвался от книги, не встал с кресла. Опять раздались крики. Любопытство толкнуло его к окну. Он погасил свет и распахнул створки. На Александрийском шоссе было пусто и почти темно: то тут, то там анемичный фонарь, как старик на казенных харчах.

Кто-то кричал: «Человек умирает! Стойте! Умирает человек!»

Это еще что такое?.. Толком разглядеть ничего не удавалось. Какие-то тени метались на обочине, у купы деревьев. Женщина в белом платье пыталась остановить машину. Отвезти кого-то в больницу, предположил он. Ночью звуки становятся неузнаваемыми. «Мы заплатим!»

Машины замедляли ход, некоторые даже притормаживали, шоферы высовывались из окон, но, поняв, чего от них хотят, проезжали мимо.

Желающих не находилось, хотя это «мы заплатим!» раздирало пелену покоя и ночи.

Белое длинное платье, свитер наброшен на плечи, каблуки, женщина была молодая. «Что делать, Мирча, если он умрет?» Дальше расслышать было трудно.

На мгновение он задумался, не спуститься ли к ним. «Подать руку помощи». Но тут же умерил свой пыл. К чему?

Он был сыт по горло красивыми жестами, благими намерениями, которые плохо кончались. Его редко понимали правильно. Когда и понимать-то было нечего, когда он просто, по-человечески протягивал руку, то натыкался на: «Твое какое дело!», «Ты-то что лезешь?» или «Шел бы своей дорогой».

Он курил в оконной пустоте, не приходя ни к какому решению. Всякая ночь — путешествие, говорил он себе. И сам себя осаживал: книжности.

Было трудно оставаться спокойным, даже при самой твердой установке на спокойствие. «Стойте! Остановитесь… Пожалуйста! Человек умирает! Надо в больницу! Мы заплатим!»

Все ехали мимо. Женщина в белом перебегала с одного края шоссе на другой. Он — курил.

Каждый любит, кого не следует, каждый счастлив, когда не следует, никто никого не понимает, все связаны друг с другом насмерть… И всегда эта надежда, крохотная, слабая, где-нибудь в закоулке души, что, может быть, в другой раз, может быть, еще будет случай… И вот тогда-то… Тогда попытаемся… Еще и Чехов на нашу голову. Бросить к чертям книги… хоть на недельку!

Со скрежетом остановилась «дачия-1300». Женщина в белом бросилась к ней, пока шофер вылезал из машины. «Простите, там человек под деревом, он умрет. Его надо в больницу. Он вдруг весь задрожал и упал, как будто спит. Надо что-то делать». Шофер нарочито спокойно сказал: «Похоже на эпилептический припадок. Ничего страшного. От этого не умирают. Не волнуйтесь. Для них это нормально».

Сел за руль и тронул с места, а женщина, все еще пытаясь вникнуть в его слова, кинула вслед ошалелое «спасибо» и отошла в тень.

Он стоял у окна. Сигарета докурена, продолжение следует. Продолжение чего?

Из-за деревьев показался высокий человек в темном костюме. Он обнял женщину за плечи, и они пошли по шоссе, прижавшись друг к другу, гуляющим шагом, как будто ничего не случилось.

А что случилось? И случилось ли?

Откуда ему знать, есть там кто-нибудь под деревьями на самом деле или нет?

Он затворил окно и взялся за книгу. Через полчаса опять разразились крики. Наверное, тот все-таки умер и на него кто-то наткнулся…

Он снова погасил свет и снова открыл окно. Другая женщина кричала другому мужчине:

«Заткнись! Заткнись! — Ее голос звенел от негодования. — Так не говорят с женщиной, когда от нее чего-то хотят…»

Они шли, то и дело останавливаясь. Мужчина бранился. Спокойно. Уверенно. Беззлобно.

«А этот чего тут разлегся?»

«Тебе-то что, рожа твоя бесстыжая? Такая же пьянь отпетая, вроде тебя… — Она бросилась на него с кулаками. — Ну? Ударь меня тоже, ударь!»

Мужчина пошел вперед, не оглядываясь. Она — за ним. Больше ничего слышно не было, шума драки тоже.

А этот якобы пьяный — что, так и лежит? На земле? Спуститься, посмотреть на него? А вдруг дождь? Что будет, если дождь?

Человек, человек на земле. Что делать? Позвонить? Кому? В этот час все спят. В «Скорую»? В милицию? Там спросят фамилию, что да как, если тот умер — считай, я попал в историю: показания, подозрения, почему не заявил немедленно, почему то, почему сё… Еще и дело пришьют… А чем я виноват? Если тот умер, считай, что я влип. Следствие… Прокуратура. Этого мне только недоставало… И кто я такой, чтобы вмешиваться? В каком качестве? Нет, решено раз и навсегда, ни к чему такому близко не подходить. Гуманность всегда подозревают в эгоизме. Хватит с меня косых взглядов. «Вам-то что за дело? Больше всех надо?» Попробуй ответь на такое. Нет, я не выйду!

То, что он оказался поблизости, это еще не причина… Угораздило же его не спать! Это все Чехов.

Когда станет светло, тогда и выйду, взгляну, что там такое. Подожду, пока подойдет народ, зачем мне лишние проблемы?.. Зачем Соне было влюбляться в доктора?.. Зачем? Абсурд, и все так перепутано… Как в жизни. Жизнь пройдет, а ты так и не… Никакого просвета…

Из них двоих томик пьес уснул первым.

Утром он проснулся в кресле. Подобрал Чехова с пола, положил на стол, подошел к окну. Воскресенье… Я проспал… Может, все-таки успею?

Он наскоро оделся и вышел из дому. Город уже вошел в привычный ритм: дорожное движение, спешащие люди,