Только вот ему уже никогда не испытать этого чувства. И никакого вообще.

Я держу письма, которые мама написала отцу. Не могу открыть их и прочитать. Сейчас точно. И, возможно, никогда не смогу.

И я никогда не смогу простить того, что он сделал.

Я вытянулась на кровати и оглядела свою комнатку. Вот и все, что у меня теперь есть. Стены наступают, сжимаются, давят. Эта тесная коробка не отпускает меня, стискивает в объятиях.

Мне остается или с боем вырываться наружу, или сжаться в углу и кричать.

Я притворяюсь, будто разглядываю сумку, повернувшись спиной к Коулсону, чтобы скрыть от него изумление. Он что, ходит за мной по пятам даже в магазине?

Что же теперь делать? Мы с Лукасом знакомы и, наверное, можем встретиться, даже если Коулсон узнает.

А как же мама Лукаса? Они быстро выяснят, кто он такой, если уже не выяснили, и вряд ли обрадуются, что я встречаюсь с человеком из такой семьи. Нельзя ставить все под удар в самом начале. Подошла девушка-консультант и принялась расписывать достоинства сумки – ну еще бы, за такие деньги. Такое количество нулей и маму заставило бы засомневаться.

Я улыбнулась и протянула кредитку, про себя надеясь – хоть бы Лукас не прошел мимо, не увидел меня и не поздоровался.

Девушка упаковывает сумку в оберточную бумагу, а затем осторожно, даже с некоторым благоговением, кладет в специальный мешочек, а я мысленно ее поторапливаю. И тут замечаю Лукаса. Он стоит в дверях кафе и оглядывает столики – должно быть, поднялся с другой стороны по эскалатору.

«Только не оборачивайся».

Он будто услышал и скрылся в кафе. Продавец протянула мне чек, и я поспешила к эскалатору.

– Простите! Ваша сумка! – Я обернулась – сумка так и осталась на прилавке.

– О. Простите. Спасибо.

Я забрала ее и вернулась туда, где мы разошлись с Шарлиз и Рут. Коулсона теперь нигде не видно, но я уверена, что он по-прежнему следует за мной по пятам, просто не показывается.

Подруги все еще в примерочной с целой кучей платьев теперь уже для себя.

– Быстро ты, – удивилась Шарлиз.

Не знаю, как все объяснить, поэтому, покачав головой, рассказываю правду:

– Тот агент, который ехал с нами в машине, следит за мной. Я не пошла.

– Что? Правда? – ужасается Шарлиз. Подруги обмениваются взглядами.

– Ужасно, – говорит Рут. – Но какая разница, если даже он и увидит тебя с Лукасом?

Я возвела глаза к потолку и решила приукрасить:

– Мне можно встречаться с кем-то только с полного одобрения охраны, а я пока еще сомневаюсь.

– Черт возьми! – говорит Шарлиз. – Вы и правда как Ромео и Джульетта. – Она взглянула на Рут. – А что, если пригласить его к тебе на вечеринку?

Рут ухмыльнулась.

– Запросто.

– Шарлиз, напиши, пожалуйста, Лукасу, что я не приду. Не объясняй почему. И расскажи о вечеринке у Рут. Только напомни, что стиль одежды официальный.

Он точно найдет, в чем прийти, – приходил ведь на благотворительный вечер.

– Сделаю, – проворные пальчики Шарлиз порхают по экрану, наконец она поднимает взгляд. – Итак. Не хочешь еще раз примерить платье? Ведь тебя в нем увидит Ромео… в смысле Лукас.

Мы возвращаемся по все еще пустынным улицам, но, несмотря на присутствие военных – при взгляде на них меня пробирает дрожь на каждом пропускном пункте, – новые меры действительно позволяют чувствовать себя в большей безопасности. По дороге мы подвозим Рут и Шарлиз и наконец остаемся только втроем.

Почему он следит за мной? Может, теперь так положено для детей выдающихся политиков?

Или, скорее, положено для меня? Не охранять, а больше приглядывать, чтобы ничего не задумала.

Мы въезжаем во двор.

Водитель помогает мне выбраться из салона и забирает мои покупки. Коулсон уже тоже стоит рядом.

– Можно с вами поговорить? – спрашиваю я.

– Конечно.

– Отнесите это в мою комнату, пожалуйста, – прошу я водителя.

Он кивает и уносит сумки. Мы с Коулсоном остаемся наедине.

– Зачем вы следили за мной в магазине?

Вопрос его явно удивил, но затем он развеселился.

– Заметили меня? Теряю хватку.

– Зачем?

– Моя работа – защищать вас.

– От грабительских цен и карманников?

– От любой опасности, – лицо непроницаемое.

– Кстати, раз уж вы так пристально за мной следите, то наверняка сможете мне помочь.

– С чем?

– Мой телефон пропал.

– Неужели?

– Исчез в Чекерзе.

– Ясно.

– Что-нибудь знаете?

– Сожалею. Этот воришка от меня ускользнул.

Кажется, ему снова весело. Он точно знает, что случилось с моим телефоном. Может, сам его и взял? Наверняка. Но зачем? И почему не сказал?

– Больше я с вас глаз не спущу, – это что, предупреждение? – Что-то еще?

Я качаю головой, разворачиваюсь и поднимаюсь по лестнице. Водитель уже отнес мои покупки и теперь остановился, чтобы придержать дверь. Она захлопнулась за спиной, и я глубоко вздохнула.

Что, если бы Коулсон увидел меня с Лукасом?

Может, ничего бы и не случилось. Но на всякий случай стоит остерегаться.

Она укачивает меня и поет. У меня жар и сыпь, и все вокруг видится и ощущается иначе. Пижама трет кожу, как наждачная бумага, в голове будто взрывается фейерверк, и я поскуливаю.

Она целует меня в лоб, и губы у нее теплые и мягкие.

Она зовет меня lilla gumman, «своей малышкой» на шведском. И говорит, что завтра я проснусь и все забудется как дурной сон.

Это обещание.

Я открываю глаза. Она ошиблась.

В отдалении грохочет – наверное, поэтому мне и приснился фейерверк. В комнате холодно. Я встаю, одергиваю ночную рубашку и подхожу к окну.

Все та же полупустая парковка, окруженная стенами с колючей проволокой. А дальше… Вспышки и грохот.

Взрывы? Пожар? Ночь разрывает вой сирен.

Уже давно начался комендантский час, но никакие ограничения и правила не смогли остановить это.

Звук эхом разносится в холодной ночи, а я смотрю в окно и дрожу. Жаль, что Сэм нет рядом.

Я не спала, когда все началось, – лежала и таращилась в потолок.