Он ведет меня сквозь толпу. Все провожают нас взглядами, в том числе Шарлиз и Рут, и щеки мои розовеют.

Мы выходим на полукруглый балкон. Люди собрались, болтают, сквозь открытые двери льется музыка. Мы идем мимо и выходим на узкую часть балкона, которая заворачивает за здание.

– Возьми, холодно. – Лукас стягивает пиджак, я возражаю, но он набрасывает его мне на плечи, и мы садимся на скамейку в дальнем конце балкона.

Руки моей он так и не выпустил и теперь взял и вторую. Темные глаза смотрят напряженно. Мы одни, и если будем говорить тихо, то шум вечеринки скроет голоса.

– Поверить не могу, что люди так живут, когда вокруг столько голодающих. Это просто… – Он качает головой.

– Прости.

– Не твоя вина, что мы оказались по разную сторону баррикад.

– Ты в порядке? А семья?

Он пожал плечами.

– И да и нет. Нас выселили из дома.

– Что? Почему?

– Без причины. Если бы не родственники, мы бы остались на улице.

– Ох, Лукас. Мне так жаль.

– Мы держимся. Что случилось с тобой вчера?

– Я пришла, собиралась войти в кафе, где мы договорились встретиться, но заметила «хвост» – агент из приставленной охраны. Подумала, что нам не следует показываться вместе.

– Мудрое решение, пожалуй, учитывая мое семейное положение. Нам следует поостеречься, если ты решила участвовать.

– В чем?

– Я собираюсь сделать все возможное, и не только из-за мамы. Но тебе вовсе не обязательно ввязываться. Ты уверена? Точно хочешь участвовать? Ты хорошо подумала? Осознаешь все возможные последствия?

– Честно говоря, ни о чем другом я вообще не могу думать. Как можно остаться в стороне? Но и ответить не могу, пока не узнаю точно, во что ввязываюсь.

– Справедливо. Я поддерживаю связь с другими людьми, в основном подростками – мы пытаемся решить, что лучше предпринять. Думаем, что в первую очередь нужно выяснить, почему пропадают журналисты. Правительство не хочет, чтобы правда выплыла наружу, поэтому наша задача – донести информацию до как можно большего количества людей.

– Хорошая мысль. Например, через социальные сети?

– Именно. Мы регистрируем аккаунты с поддельными именами, которые нельзя отследить, и планируем начать с постов о пропавших людях вроде моей мамы. И о том, как правительство, вместо того чтобы остановить насилие, само его провоцирует – во что превратился мирный протест в поддержку Кензи, когда вмешалась полиция?

Я задумчиво кивнула.

– Тогда это обсуждалось в сети, но не слишком бурно, и все быстро затихло. Люди верят чему хотят верить, а они не хотят верить, что правительство ошибается. В политике умеют перевернуть все с ног на голову – у них на все готов подходящий ответ.

– Звучит безнадежно.

– Я имею в виду, что просто рассказывать о происходящем мало, нужно показывать, что на самом деле творится.

– Каким образом?

– С помощью фотографий. Попросить людей постоянно делать фото и видео и делиться ими.

Лукас кивает.

– Хорошая идея.

И он начинает перечислять, какие снимки можно раздобыть, например, с протеста в защиту Кензи, но на самом деле я имела в виду свои фотографии.

Но как их использовать? Тот, кто взял мой телефон, знает, что их могла сделать только я. А если телефон все-таки потерялся и никто этих фотографий не видел, все равно в вертолете над Вестминстером в день так называемых протестов, а потом и в Чекерзе было мало людей. Меня не трудно вычислить.

– А еще нам нужен тег, тот, что все смогут использовать, – говорит Лукас. – Тот, что сможет жить и без нашего участия, если все получится. Я все думаю о последней маминой статье – «Смерть демократии».

– СД. Напоминает какой-нибудь судебный департамент. И не очень понятно. Нужно что-то более запоминающееся. Как насчет: Борись за Демократию?

– Лучше так: борись за единство и демократию – БЕДА.

– Мне нравится. Но целиком аббревиатура звучит странно, тебе не кажется?

– Так легче запомнить. К тому же если взрослые услышат, то решат, что это какой-то подростковый сленг, и не обратят внимания.

– Согласна, – киваю я. Но дело не только в этом. Слово звучит настоящим, живым. Хочу, чтобы все получилось. А еще хочу рассказать о фотографиях. Но боюсь.

Лукас заглядывает мне в глаза, будто ищет какой-то ответ. Если заглянет слишком далеко, сможет ли он увидеть, что я скрываю?

Внезапно музыка обрывается, и голоса замолкают. Лукас отстраняется и оборачивается к выходу на балкон.

– Что происходит? – спрашиваю я.

– Давай узнаем.

В дверь стучат. И заглядывает девочка, которую я едва помню по совместным обедам в пансионе и с которой еще не обмолвилась ни словом.

– Привет. Миссис Морган велела собраться и смотреть.

И тут же отходит к другой двери, не успеваю я спросить: «Что смотреть?»

Я закрываю книгу, встаю и выхожу в коридор. Все собираются в общей комнате.

По телевизору идут новости.

– Начинается, – говорит кто-то, и голоса смолкают.

– Далее прямое включение из Вестминстера…

Отец Сэм.

– По докладам о безопасности и предварительным донесениям нам стало известно, что зверства и беспорядки последних дней – дело рук А2. Поступившие данные вызывают беспокойство и призывают не расслабляться. Однако нет никаких сомнений, что в наших силах, в силах всей нации, положить конец жестоким событиями, подрывающим устои нашего общества.

Как сообщалось ранее, возраст террористов-смертников, которые совершили нападения в четырех городах, мужественно переживших выпавшую на их долю утрату, колеблется от двенадцати до пятнадцати лет. По предварительным оценкам, молодых людей тщательно готовили к нападению, что привело к чудовищным и жестоким последствиям не только для них, но и для остальных граждан. Однако при ближайшем рассмотрении причин, повлекших за собой печальные события, меняется и картина происходящего.

В день, когда правительство объявило о планирующихся мерах, подростки призывали друзей через социальные сети устроить протест. Таким же способом были организованы жестокие беспорядки последних дней.

Организаторы, иначе говоря, подстрекатели, а также исполнители – те, кому принадлежала идея, и те, кто воплотил ее в жизнь, надев на себя пояса смертников, – все они были очень молоды. И теперь перед нашей нацией стоит сложная задача: как искоренить зло, которое укрепилось в наших собственных домах и поставило наши жизни под угрозу. Эта зараза может коснуться любого ребенка, независимо от социального положения. Наша молодежь нуждается в нашей защите – как от самих себя, так и друг от друга. И наша обязанность – эту защиту обеспечить во что бы то ни стало.