– Я не хочу спорить, пан Сигизмунд. Каждый народ имеет право на свою государственность. Но какое государство может вынести три передела? Наверное, никакое! В том числе и Россия. К первому переделу вы занимали территорию в семьсот сорок четыре тысячи квадратных верст, а после второго – почти в три раза меньше, а после третьего – уже и делить нечего. Здесь виноваты и Пруссия, и Россия. Потом Наполеон вместе с вашими правителями Юзефом Понятовским и Гуго Коллонтаем при помощи Марии Валевской создал герцогство Варшавское. А оно в 1815 году отошло к России. А где же вы, поляки, были, когда интимными услугами Марии они добились от французского императора такого мелкого снисхождения? Разве можно назвать их политиками, отстаивавшими независимость Польши? Я считаю, нет! Это позорная страница в истории вашей страны.

– Уважаемая пани Мария! Поляки восстали в одна тысяча восемьсот тридцатом и одна тысяча восемьсот шестьдесят третьем годах. Россия подавила восстания. За его подготовку нас признали царскими преступниками, судили и отправили на каторгу, а потом в ссылку, – сказал Сигизмунд. – А бездарных правителей хватает и в Польше, и в России. Что же касаемо императора Наполеона, то, наверное, он ошибся, когда сказал, что Кавказ останется вечным чирьем на теле России. Этим чирьем была и остается Польша. Может быть, Россия когда-нибудь образумится да отступится от Польши и от Кавказа, даст им самостоятельно вздохнуть полной грудью? – он вопросительно посмотрел на Марию Николаевну будто она могла дать независимость Польше и Кавказу.

– Я думаю, Россия поумнеет. Но хочется, чтобы Польша устояла перед посулами Англии, Франции или Пруссии. В этом тоже интересы России. Но и на Литву не претендуйте, дорогие шляхтичи!

– Мария Николаевна, мы согласны с вашими предложениями не зариться на Литву и не вассалить ни с Англией, ни с Пруссией, ни с Францией. Нам надо восстановить былую гордость и патриотизм у каждого поляка, а в политике искоренить проституцию! – вмешался в их разговор Збигнев. – Я думаю еще вот о чем. Хватит ли нашей жизни, чтобы увидеть свободной нашу Родину.

– Я думаю, что хватит! – обнадежил Сигизмунд. – Сокрушаться не надо, Збышек! Не мы, так наши дети или внуки увидят новую возрожденную Польшу. Слава Всевышнему, есть еще в Польше люди, готовые принести в жертву личную свободу ради свободы своей страны.

На столе запел самовар. В тарелке появились пряники и баранки. Первую чашку Збышек подал Марии Николаевне.

– Господа, благодарю за чай, но я недавно из-за стола.

– У нас чай особый. У нас чай из лепестков польских роз.

– О-о-о! Из лепестков розы я еще ни разу не пила. – Она распахнула глаза, поднесла чашку с чаем к носику и втянула воздух. – Ах, какой аромат! Будто я в Томске, в оранжерее.

Мария Николаевна отхлебнула и сделала гримасу. Сигизмунд увидел неудовольствие гостьи:

– Возьмите рафинад и пейте вприкуску. Тогда вам понравится чай с розовой заваркой.

За чаем говорили о всякой всячине и, наконец, вспомнили об Адаме Мицкевиче. Збигнев стал вдохновенно читать на польском языке «Сонеты», потом – поэму «Пан Тадеуш». До россиян эти стихи еще не дошли. Никто не пытался их перевести на русский язык. Мария Николаевна смотрела на чтеца, пытаясь по глазам, губам, взмаху руки понять смысл. Но тщетно! Зато Сигизмунд выразительно реагировал на каждое четверостишие. Когда Збышек закончил декламацию, Сигизмунд сидел несколько минут как очарованный.

– Сейчас я мысленно побывал в Кракове, в Варшаве. Увидел родные места, услышал до боли родную речь. Язык, которым говорит вся Польша. Промелькнули золотая явь детства, юность, военная служба и первые сполохи угасшей любви. Царь растоптал мое счастье.

– Успокойтесь, Сигизмунд! У вас впереди целая жизнь, и, наверное, еще не угасла надежда на лучшую долю. Видно, и Мицкевич жил такой надеждой. Мне понравилась мелодика стиха. Сколько в ней музыки! В переводах на русский его пока нет? Жаль.

– Адам – польский Пушкин. Крупнее поэта у нас не было и нет! – сказал Збигнев. – Спасибо, господа, за поэзию! Я скоро собираюсь в Томск. Если будут какие-либо просьбы, прошения или письма к родным, я увезу и отправлю почтой из Томска. Я еду в конце марта. Готовьте. Я к вам зайду!

Она поднялась, поблагодарила за вкусный чай, за приятный разговор. Збигнев снял с вешалки ее шубу и галантно поднес девушке:

– Прошу, пани!

– Дзенькую! – ответила Мария Николаевна, надевая шубу.

Сигизмунд открыл дверь в темный коридор и, взяв ее под руку, вывел на улицу. Дудинское на взгорье светилось огоньками. Звенели колокола. Они звали к вечерней молитве.

*

Киприян Михайлович всю зиму в разъездах. Редко видит Катюшу и растущего сына. Вот и сегодня вернулся из Хатанги, помылся в бане и после трудной дороги заснул. Сашка все порывался поговорить с тятей, но Катерина уговорила его подождать.

– Тятя отдохнет, и пойдешь к нему играть, расскажешь, как ты слушаешь маму, покажешь новые зубки и скажешь новые слова, которые выучил.

Из спальни долетел прерывистый храп спящего мужа.

Катерина попросила Акима присмотреть за сыном, а сама пошла в баню. Разделась. Распустила косу и села на полок. Почувствовала, как тепло обволакивает тело, вызывая ощущение безмятежного блаженства. Взяла деревянный ковшик и плеснула водой на каменку. Зашипели камни, выдыхая сухой, почти невидимый пар. Он волнами накатывался на тело женщины, вытягивая из него капли холодящего пота. Она прошлась веником по спине, по рукам, по груди. Вытянула левую, потом правую ноги. Прутики ивы приятно хлестали по бедрам, вызывая сладкую истому не только в теле, но и в душе. Потом она растянулась на полке, положила руки под голову и так лежала с закрытыми глазами несколько минут, будто уже не существовала в этом мире. Нехотя поднялась, потянулась, широко разведя руками, и начала обливаться холодной водой, черпая из небольшой кадки. Выжала волосы, укуталась в простыню и села в предбаннике обсохнуть. Затем хлебнула квасу, собрала волосы в пучок и стала одеваться.

Киприян Михайлович проснулся и вышел в залу к ожидавшему его сыну. Сел на медвежью шкуру и начал с малышом играть в колокольчики. Отец звонил, а сын угадывал, какой из пяти колокольчиков издал звук. Киприян Михайлович загораживал собой ободок с бубенчиками и говорил:

– Ты, Сашок, не подглядывай. Отвернись и слушай, потом отгадывай.

Заигрались, что и не слышали, как возвратилась из бани Катерина и села расчесывать волосы.

– Тятя, мама пришла! – обрадовался малыш. Киприян вместе с Сашей пошел на кухню.

– Ох, как ты пахнешь банькою! – воскликнул соскучившийся муж.

Он понюхал ее волосы, шею, грудь, затем крепко поцеловал в губы.

Глава 6

На Таймыре середина апреля. Солнце, заглянув утром в Верхнее озеро, покатилось колобком по горизонту к Норильским горам, чтобы в полдень вернуться и пройти южнее села Дудинского, прямо на запад, вдоль малого Енисея, над Бреховскими островами, Енисейским заливом и зависнуть над Гольчихой. Там, среди белой ночи, исчезнуть на миг за горизонт, чтобы снова появиться над правым берегом Енисея и к утру быть вновь над Верхним озером.