– Не дам! Ты бьешь Мотю, ему больно. Он плачет и не хочет с тобой играть! – отстаивала игрушку обеспокоенная мать.

Сын ногой стучал по полу и неистово орал: «Дай!»

– Куклу мучить будешь? – смотрела в глаза мать. – Я тебя спрашиваю: бить Мотю будешь?

Кричит, упрямится, не хочет слушать мать, не хочет отказаться от жестокой забавы. Характер держит. Чтобы избавиться от надоевшего ора, мать уступает и протягивает куклу. Он роняет ее на пол и снова топчет ногами, вымещая собственную злобу на игрушечном человечке. Он своим, впитывающим хорошее и плохое, умом уже, вероятно, ощущает в себе чуть тлеющие угольки власти над игрушкой, похожей на самого себя. Может, и не понимает, а жестоким инстинктом измывается над ней. Снова ладонь матери больно досаждает сыну, да так, что тот прекращает издевку и слышит только свою боль. Катерина понимает, что только насилием можно погасить у сына его насилие. А бить сына для матери кажется большой грех. Она всегда просит прощения у Пресвятой Богородицы и помощи в становлении сына.

А вечером, когда укладываются спать и перед глазами нет дневных раздражителей, Екатерина начинает сыну читать сказки. Потом тихо мурлычет песенку. И засыпает малыш, вздрагивая во сне. Затем она перекладывает спящего в кроватку и перед иконой читает «Отче наш». Завершив молитву, осеняет крестом Александра, а после – себя и засыпает с добрыми надеждами на завтра.

*

Мария Николаевна забегает к Екатерине чаще, когда нет Киприяна Михайловича. Помогает делом и советом. Сегодня пришла радостная с доброй вестью, что собирается с младшей сестрой Еленой на весну и лето в Томск.

– Последним обозом из Туруханска дойдем до Енисейска, а там на тарантасе – до Томска. Думаю вернуться последней баржой. Через год Елене в школу. Пусть привыкает к городу.

– Завидую тебе, Машенька! Я сама уже лет семь как из Томска. А мама с вами собирается?

– Нет! Отец Даниил говорит, что на будущий год поедут.

Мария Николаевна показала вязание. Катюша смотрела, ахала и восторгалась ее работами.

– А мне вот недосуг! То вареги Киприяну, то носочки Александру, а до чего-то крупного, где впору развернуться умению, руки не доходят. Сама видишь: пеленки, распашонки, купание, сон, прогулки, сказки, кухня. Даже в книгу заглядываю на ходу. И читать, и вязать хочется.

Мария Николаевна укорила Катерину:

– Я говорила, семья забирает свободу. Ну ничего, Сашок подрастет – легче будет! А может, няньку пригласите? Я могу в Томске присмотреть. О недосуге не вздыхай. Я вижу, твое счастье в семье. И у тебя все получается!

– Что касаемо няньки, я бы хотела, чтобы ты перешла к нам.

– Я ответ дам после Томска. Хорошо, Катюша? Сейчас хочу зайти к полякам. Пока твоя сестричка спит. Книги поменяю.

И она, вскочив в валенки, быстро надела шубу и шапку.

– Аким, проводи Марию Николаевну! – крикнула на кухню хозяйка.

Расцеловались. Мария Николаевна на ходу натянула варежки, махнула подруге: пока!

*

На улице середина февраля. Полная луна висела над Кабацким, чуть подернутая дымкой облачной вуали, и освещала розовым светом полнеба. Мария Николаевна пошла с угора вниз, в Старую Дудинку, где жили ссыльные поляки: Збигнев и Сигизмунд. Они осуждены Варшавским судом за подготовку восстания против самодержавия и как вольнодумцы, настаивающие на отделении Польши от России. Сначала сидели в Иркутском остроге. Через год их отправили по этапу в Енисейск, а далее через Туруханск – в Дудинское. Туруханский заседатель выдал предписание: это их последнее, самое длительное место ссылки. Он даже намекнул, что надо обосновываться на новом месте по-хозяйски, создавать себе бытовые и духовные условия для облегчения нелегких испытаний, выпавших на их долю. За два года ссылки в Дудинском они обзавелись хорошей библиотекой, необходимой домашней утварью, присланными из Польши. Сигизмунд и Збышек – гусары. Но гусары они в стойкостях перед бедами, а не гусары в разгуле. Пишут сами прошения на имя государя императора: скостить им срок ссылки. Слава богу, добились того, что иркутскую каторгу заменили двадцатипятилетней ссылкой в Дудинское. Они пытались добиться смягчения приговора и разрешения выезда в родную Польшу. Сейчас копаются в полученных книгах, ходят на охоту и рыбалку. По праздникам бывают в церкви. Заниматься какой-либо службой им строжайше запрещено. Ежемесячно они получают небольшое пособие, его хватает лишь на провиант. Правда, деньги приходят и от родных из Польши. В эту навигацию ждут еще книги, деньги, теплую одежду, несколько бочонков вина и пару ружей, поскольку те, что брали кортом у Петра Сотникова, надо возвращать или выкупать за деньги.

У Сигизмунда волосы темные и кудрявые, густые широкие полосы бакенбардов и узенькая щеточка усов. Глаза черные, большие, с вечным оттенком грусти. Нос прямой. Разговаривают между собой кратко, четко и ясно. Как офицер с офицером. Друг друга понимают с полуслова. С Марией Николаевной – сама учтивость. Знают, с женщинами надо говорить особым языком. Нередко в беседах переходят на французский. Благодаря утонченным манерам, их изба напоминает светский салон.

Збигнев на год моложе. Ему двадцать три. Белокурый, с чуть вьющимися волосами и голубыми глазами, с чистым ласкающим взглядом. Говорит тихо, будто боится напугать собеседника голосом. Тихо, но убедительно. И собеседник начинает верить. А коль верит, то становится его другом.

На охоту в тундру ходят зимой на лыжах, рыбачат – на реке Дудинке. Летом там никогда нет волны. На удочку рыба хорошо идет. А зимою ставят сети на Енисее. Майны бьют с осени по тонкому льду. Куропаток ловят силками на Кабацком. Нашли место бойкое на левой стороне острова, рядом с Малым Енисеем. Без добычи никогда не возвращаются. Иногда угощают рыбой и куропаткой Марию Николаевну. Вот и сейчас, она не вошла, а впорхнула в этот, как она звала, мужской монастырь. Не успев раздеться, крикнула:

– Добрый день, господа! Я навестила вас для смены книг.

– Проходите, пани Мария! – жестом, на правах старшего, пригласил Сигизмунд и принял из рук гостьи шапку, книги и шубу.

Збигнев извинился из-за нехватки тепла в комнате, вышел в сени и вернулся с охапкой дров.

– Сейчас вас согреем, Мария Николаевна, и сами потеплеем! – покорно склонил голову перед девушкой Збигнев.

– Спасибо, господа! Вы так добры, что иногда не хочется покидать вас. Я узнаю столько интересного о вашей былой жизни, о литературе и культуре Польши, о религии и политике. Любовь ваша к Польше меня восхищает и воодушевляет любить Россию.

Мария Николаевна подошла к шкафу с книгами. Вслед за ней – Сигизмунд. И как бы невзначай ответил:

– Для вас, Мария Николаевна, Россия – Родина. Для вас Россия – великая держава. Для нас со Збигневом, как и для всех поляков, Россия – империя, Польша – ее вассал. На карте нет сейчас Польши. Есть Российская империя, куда ввели силой и нашу страну. Не один век цвет польской нации тщетно добивается самостоятельности. Пролито море крови, а Польши пока нет.