Чтобы закончить наш рассказ о пребывании Соленика в Одессе, необходимо еще задержаться на знакомстве его с Рабиновичем. Тем более что это освещает фигуру Соленика с новой, важной для нас стороны.

Осип Аронович Рабинович был широкообразованным, интересным человеком. Он родился в 1817 году в городе Кобеляки Полтавской губернии в семье управляющего питейными откупами. Отец не жалел денег на обучение сына и выписал из Харькова преподавателей русского, латинского, французского языков, а также математики, истории, географии и других предметов. В 1840 году Рабинович приехал в Харьков и поступил на медицинский факультет университета. Он хотел было просить о зачислении на юридический факультет, но раздумал: как еврею ему нелегко было бы по окончании университета найти место юриста. Однако вскоре он вообще покинул университет: отец его разорился, и Осип вынужден был заняться торговлей.

Очевидно, еще в Харькове Рабинович впервые увидел игру Соленика. Возможно, здесь состоялось и их знакомство.

В 1845 году Рабинович перебрался в Одессу на постоянное жительство. Он служил вначале делопроизводителем в конторе адвоката, потом стряпчим, потом, с 1848 года, нотариусом. Но большую часть времени он отдавал теперь литературе. В 1850 году в одесском альманахе «Литературные вечера» появилась первая большая повесть Рабиновича «Мориц Сефарди».

Сколько-нибудь определенными художественными способностями Рабинович не обладал. Но его произведения в свое время читались, вызывали споры. В них остро чувствовались демократические, гражданские устремления автора, осмелившегося выступить против национального угнетения, преследования евреев. Рассказы Рабиновича «Штрафной» (1859) и «Наследственный подсвечник» (1860), рисовавшие сцены жестокого насилия и издевательства, которым подвергались в царской России евреи, явились для многих русских читателей откровением.

Но важно еще то, что горечь национального унижения не ослепила писателя, не сузила его кругозор. Он искал опору не в узконационалистических, а в широких, общедемократических позициях, хотя и не лишенных некоторых либеральных иллюзий. С этих позиций он повел наступление и против унижения, преследования евреев, и против темноты и предрассудков среди самих евреев – в статьях «О Мошках и Иосках», «Устарелые взгляды при дневном свете» и др. Вообще как публицист Рабинович оказался сильнее, чем как писатель; ему были присущи и красноречие, и страсть убеждения, и юмор.

Рабинович известен еще тем, что позднее, в 1860 году, основал первый в России еврейский журнал на русском языке «Рассвет». В течение трех лет добивался он разрешения на издание журнала и наконец добился – не без помощи Н.И. Пирогова, тогдашнего попечителя Одесского учебного округа. К нему, как к «известному великому оператору, ученому и человеку добра и прогресса»[212], обращался Рабинович за содействием. Правда, продержался журнал только один год…

Мы мало знаем о ближайших друзьях Соленика, но «короткое» знакомство его с Рабиновичем показательно для демократических симпатий и для широты взглядов артиста. Их сближали и «любовь к истинному искусству», и горячая приверженность к театру, и юмор. Простодушно лукавый юмор русско-украинского артиста и сосредоточенно печальный юмор еврейского писателя…

Автор письма, опубликованного в 1852 году в «Москвитянине», высказал пожелание, чтобы Рабинович написал воспоминания о Соленике. Воспоминания Рабиновича об артисте неизвестны, скорее всего, он их не написал. Но в 1860 году Рабинович опубликовал роман из одесской жизни «Калейдоскоп», в котором с большой симпатией обрисовал образ провинциального актера Осколкина…

Осколкин – не портретное изображение Соленика. И все же многие даже внешние черты героя «Калейдоскопа» заставляют соотносить его с реальным артистом, другом Рабиновича.

Осколкин известен исполнением роли Осипа из «Ревизора», ролью, которой славился в Одессе Соленик. Осколкин не чужд «отсебятины» в игре: «если и соврешь раз, так тоже не беда. Да, старому актеру можно, он и своим, пожалуй, заменит», – но ведь вольное обращение с текстом, «импровизаторская манера» были свойственны (в отличие от других одесских актеров!) именно Соленику.

А вот описание внешности Осколкина. Он некрасив, лицо его изборождено преждевременными морщинами. «Но, несмотря на это, впалые серые его глаза горели умом; с лица его никогда почти не сходила саркастическая улыбка; в движениях он был гибок и быстр; и когда он говорил, в его голосе, несколько хриплом, было столько выразительности и одушевления, придававших и самому лицу его столь необыкновенную игру, что кажется, не утомило бы по целым дням слушать его и не спускать глаз с этого живого и энергичного лица»[213].

О некрасивом, изборожденном ранними морщинами лице Соленика, которое оживляли «умные глаза» и саркастическая улыбка, мы уже знаем. Но в приведенном описании Осколкина интересна и такая подробность, как выразительность рассказа, речи актера, когда его обычно некрасивый, «несколько хриплый» голос словно преображался. Рымов (в своих воспоминаниях) тоже писал о Соленике: «Когда он говорил, где бы то ни было: на сцене, в гостях, дома – рассказ его лился быстрым, живым потоком, жесты были одушевлены и выразительны, голос, довольно немузыкальный сам по себе, делался приятным от ума и чувства, которыми был полон».

Но еще важнее не столько эти внешние совпадения и соответствия, сколько общая характеристика Осколкина как актера – иными словами, общее представление писателя о театральном искусстве, о том, каким должен быть актер.

Осколкин страстно любил театр. Он за сценическую правду и естественность. Он ненавидит «дичь высокопарную», пустое фразерство, наигрыш, эффекты. «Он был актер по призванию, любил свое искусство без фанатизма, но разумно, не предавался грубым фарсам в веселых ролях и не становился на ходули в патетических».

Нет сомнения в том, что этот идеал «образцовой» игры сложился у Рабиновича в значительной мере под влиянием его общения с Солеником.

Глава XI. Слава артиста

Из всех художников художник-актер, без сомнения, производит самое сильное, живое впечатление, но зато и самое непрочное.

М.С. Щепкин. Записки

1

Весна 1851 года была в Харькове необыкновенно ранней и бурной. В первые дни Пасхи, когда обычно возобновлялись театральные представления, город уже зеленел молодой листвой. На плац-параде за Харьковом, на небольшом зеленом поле, запестрели ряды палаток с разнообразными товарами, просторные балаганы для кукольников, а также жонглеров, фокусников и прочих «артистов прыгательной и кувыркательной профессии». Жизнь на площади начиналась рано, но наивысшего подъема достигала она вечером, после трудового дня, когда сюда стекались разряженные толпы простого народа. Словно разноцветные валы перекатывались по всему пространству площади. Самые разнообразные мелодии переплетались и таяли в воздухе: русская песня молодого парня в красной рубашке, подыгрывающего себе на балалайке, украинская песня чернобровых девчат с повязанными на голове пестрыми лентами, хор солдатских песенников под аккомпанемент бубна и трепака, и звуки шарманки, и визги скрипок, и завывания волынок… а за двойным барьером, которым была обнесена площадь, прогуливались