И старушка, отвесив поясной поклон, вышла из горницы. Семён Аникич сел было за счёты, но ему, видимо, в этот день не считалось. Он встал и начал ходить взад и вперёд по горнице.

«На сердце жалится… — думал он. — Ну эта болезнь не к смерти, сердце девичье отходчиво… С глаз долой и из сердца вон… Да только как быть-то? Отправил бы её с Максимом в Москву, может, там ей суженый отыщется, кабы не такие страсти там делались, какие порассказал гость-то наш вчерашний».

Гость действительно не пожалел красок при описании того, что совершалось в то время на Москве и в Александровской слободе — у него и тут были лавки с панским товаром. Волосы становились дыбом у слушавших его Семёна Иоаникиевича и его племянников. Мыслимо ли было ехать в Москву в такое время?

«Надо удалить Ермака! — неслось далее в голове Строганова. — Но лишиться человека, которому с его людьми он обязан спокойствием и безопасностью? Не согласиться ли отпустить его с людьми за Каменный пояс? Ведь есть у него царёва грамота о том, что вправе воевать государевым именем сибирские земли. Ну да погуторим с ним ладком, авось что и надумаем. Он парень хороший, сам поймёт, что не пара Аксюше».

В это самое время, лёгкий на помине, в горницу вошёл Ермак Тимофеевич, истово перекрестившись на образа, и поклонился Семёну Иоаникиевичу.

— Звал меня?

— Да, да, Ермак Тимофеевич, садись, дело есть до тебя…

— Дело? — повторил вопросительно Ермак Тимофеевич, садясь на лавку.

— Дело, добрый молодец, дело! Уж ты меня прости, старика, коли речь моя тебе не по нраву придётся, — сказал Строганов, усевшись на лавку против него.

Ермак побледнел. Он понял, о чём будет эта речь.

— Если ты, Семён Аникич, насчёт Ксении Яковлевны, — начал дрожащим от волнения голосом, — так я и сам хотел повиниться перед тобой, да боязно было…

— Тебе боязно?..

— Да, Семён Аникич, всю жизнь свою боязни не испытывал, а тут испытал, потому дело такое, от сердце идёт, жизни готов лишиться, коли отнимут у меня её…

Ермак остановился перевести дух от волнения.

— Да ты подумай, добрый молодец, что говоришь-то! Какой ты жених ей? Ведь и здесь-то живёшь с опаскою… Попадись пермскому воеводе, скрутит тебя да на Москву и отправит, а там, чай, знаешь, расправа короткая…

— Чай, я здесь заслужил царю-батюшке, его людишек оберегаючи…

— Ну это, добрый молодец, ещё на воде писано, поставится ли в заслугу… И нам может ох как влететь, коль прознает царь, что мы тебя и на земле поселили…

— Точно уж мои грехи такие неумолимые?..

— У Бога, добрый молодец, нет неумолимых грехов, а на земле-то ведь люди…

— Всё бы попытаться надо.

— Попытать, отчего не попытать… — вдруг ухватился за это предложение Ермака Семён Иоаникиевич. — Только надо вслед за челобитьем, что пошлём царю, какую ни на есть ему ещё послугу оказать…

— Какую же послугу?

— Да по последней царской грамоте можем мы воевать земли сибирские… Не пойдёшь ли ты со своими людьми за Каменный пояс, а мы так в челобитьи и пропишем?.. Коли удача будет, наверное царь смилуется.

— Это ты, Семён Аникич, надумал правильно, а коли неудача будет, сложу там свою буйную голову… Туда мне и дорога…

Ермак Тимофеевич хорошо понимал, что Семён Иоаникиевич Строганов решился согласиться на поход за Каменный пояс, против которого был прежде, лишь как на крайнее средство удалить его, Ермака, от племянницы, которая-де его забудет, но, несмотря на это, Ермак Тимофеевич ухватился за эту мысль, которая всё-таки оставляла ему надежду.

— Зачем думать о гибели? Может, всё и уладится, — поглядев на Ермака, сказал Строганов. Он и сам не верил в благополучный исход челобитья, да и даже при благополучном исходе ему не улыбалась свадьба племянницы с атаманом разбойников.

Купец Строганов хитрил, не догадываясь, что Ермак Тимофеевич хорошо распознал эту хитрость.

— Только если царь меня помилует, а уж я заслужу это, чур назад, Семён Аникич, не пятиться, а весёлым пирком да за свадебку.

— А у вас это с Аксиньей уже сговорено? — вместо ответа спросил Строганов.

— Есть тот грех, — тихо ответил Ермак Тимофеевич, — урывками да поладили… Коли хотел начать речь со мной о ней, сам, значит, смекнул, что полонила меня девушка, а я уж как люблю её, жизни не хватит рассказать любовь эту.

— Вот оно что!

— Так, значит, так, Семён Аникич, всё как укажешь я сделаю, из твоей воли не выйду и ты назад не пяться… Сам обещал намедни наградить меня, чем я захочу, только за то, что я вылечил твою племянницу. Вот и требую награды. Отдай её мне, коли царь помилует меня.

— Да ведь не ведал я тогда, о чём твоя речь была.

— Это всё едино.

— Не то разумел я, думал о казне речь идёт, — заметил Семён Иоаникиевич.

— Мало ты знал меня, да я и сказал тебе тогда же, что до казны не жаден, — ответил Ермак Тимофеевич.

— Так-то так, да невдомёк мне тогда было… Я до вчерашнего дня ничего не подозревал; вчера только Максим надоумил…

— Что же он говорил?

— Он-то, молод он, зелен, говорил, известно, несуразное, — уклончиво отвечал старик Строганов.

Ермак Тимофеевич не настаивал на подробностях — он понял, что брат любимой им девушки на его стороне, и считал это не только добрым предзнаменованием, но и половиной дела. Он озабоченно вздохнул.

— Так как же, Семён Иоаникиевич? — спросил он после небольшой паузы.

— Ин будь по-твоему… Коли помилует царь — твоя Аксюша…

— Благодетель! — вскочил Ермак Тимофеевич и, схватив руку старика, крепко поцеловал её.

— Что ты! Ошалел? Поп я, что ли, что ты мою руку лижешь!.. Садись, уговор ещё есть.

— Уговор? — упавшим голосом повторил Ермак и покорно сел на своё место.

— Да, уговор.

— Какой же?

— До царского решения уж ты ни в светлицу, ни в хоромы ни ногой. А в поход собирайся, когда захочешь. Понадоблюсь я тебе, то знать дашь, к тебе зайду, в твоей избе потолкуем… Согласен?

— Да как же мне не согласиться-то? Твоя здесь воля, а не моя.

— А коли моя, так я её и высказал. А в поход когда же?

— Да надо молодцов назад моих подождать, что пошли на Вагулия. С половиной-то за Каменный пояс нечего соваться…

— Так-так, ишь ты напасть какая! А когда они вернуться могут?

— Как это сказать, должны бы вскорости, а Бог их ведает…

— Оказия!.. — задумчиво произнёс Семён Иоаникиевич.

— Так мне и вовсе в светлицу не ходить? — спросил Ермак Тимофеевич. Голос его дрогнул.

— Нет, уж не ходи. Антиповна сегодня мне сказала, здорова Аксюша, только на сердце жалуется. Ну да это пустое…