Антоний умолял и глядел в очи царя, ожидая ответа.

— Мы никогда не писали папе о вере, — спокойно ответил Иоанн. — Я и с тобою не хотел бы говорить о ней: во-первых, опасаясь уязвить твоё сердце каким-нибудь жестоким словом; во-вторых, занимаюсь единственно мирскими, государственными делами России, не толкуя церковного учения, которое есть дело нашего богомольца митрополита. Ты говоришь смело, ибо ты поп и для того ты приехал из Рима. Греки же для нас не Евангелие, мы верим Христу, а не грекам. Что касается до Восточной империи, то знай, что я доволен своим и не желаю никаких новых государств в сём земном свете, желаю только милости Божией в будущем.

Антоний заговорил снова, утверждая, что русские новички в христианстве, что Рим есть древняя его столица.

Царь начал досадовать.

— Ты хвалишься православием, — сказал он, — а стрижёшь бороду. Ваш папа велит носить себя на престоле и целовать в туфель, где изображено распятие. Какое высокомерие для смиренного пастыря христианского! Какое унижение святыни!

— Нет унижения, — возразил Антоний, — а достойное воздаяние достойному. Папа есть глава христиан, учитель всех монархов, сопрестольник апостола Петра, Христова сопристольника… Мы величаем и тебя, государь, как наследника Маномахова, а святой отец…

— У христиан, — прервал его царь Иоанн Васильевич, — один отец на небесах. Нас, земных властителей, величать должно по мирскому уставу, ученики же апостольские да смиренно мудрствуют. Нам честь царства, а папам и патриархам святительские. Мы уважаем митрополита нашего и требуем его благословения, но он ходит по земле и не возносится выше царей гордостью. Были папы действительно учениками апостольскими: Климент, Селиверст, Агафон, Лев, Григорий, но кто именуется Христовым сопрестольником, велит носить себя на седалище, как бы на облаке, как бы ангелом, кто живёт не по Христову учению, тот папа есть волк, а не пастырь…

— Если уж папа волк, то мне говорить нечего! — с негодованием воскликнул Антоний.

— Вот для чего не хотел я с тобою беседовать о вере! Невольно досаждаем друг другу. Впрочем, называю волком не Григория XIII, а папу, не следующего Христову учению. Теперь оставим…

Государь ласково положил руку на плечо Антония.

Народ не входил в подробности — его соблазняло необыкновенное царское уважение, проявляемое к римскому послу. Страхи его, однако, оказались напрасными.

Да простят мне дорогие читатели то небольшое историческое отступление от нити рассказа, необходимое для того, чтобы определить настроение русского царя и народа после несчастного окончания войны и невыгодного мира с Польшею, заключённого с потерею многих областей. Взамен этих областей, к понятной радости царя и народа, явилось целое Царство сибирское, завоёванное Ермаком Тимофеевичем, подвигнутым на это славное дело ожиданием царского прощения и любовью к Ксении Яковлевне Строгановой!

Одно вытекало из другого и обуславливало его.

Прошло несколько дней. Ксения Яковлевна окончательно поправилась. Обморок, казалось, не оставил никаких последствий. Напротив, она выглядела свежее и бодрее, чем была ранее.

Антиповна ликовала и славила по всему двору Ермака Тимофеевича, как чудодея-знахаря. К нему начали обращаться многие со своими недугами, и он волей-неволей должен был пользовать болящих имеющимися у него травами. Чудодейственность ли этих трав или же сильная вера в знахаря, но больные, обращавшиеся за помощью к Ермаку Тимофеевичу, чувствовали себя лучше после данного им снадобья.

Слава его как знахаря укреплялась, к вящему удовольствию Антиповны, радовавшейся за своего любимца. Она и не подозревала, несмотря на свою хвалёную прозорливость, об отношениях Ермака Тимофеевича и Ксении Яковлевны. Не догадывались об этом и другие. В тайну были посвящены только Семён Иоаникиевич, Максим Яковлевич и Домаша, да Яков, но тот был в отъезде. Ничего не знал даже Никита Григорьевич.

К этому времени относится радостная весть, с быстротою молнии облетевшая строгановские владения о возвращении отряда казаков под предводительством Ивана Кольца с громадной добычей и взятым в плен мурзой Бегбелием.

Слух действительно оправдался. Иван Кольцо со своими людьми вернулся в посёлок и привёл за собой пленного мурзу. Остяки и вогуличи были прогнаны за Каменный пояс. Об этом доложил Ермак Тимофеевич Семёну Иоаникиевичу.

— Что нам с мурзой-то делать? И зачем только они его в полон взяли? Прикончить разве… — спросил он Строганова.

— Зачем убивать беззащитного!

— А куда же его девать?

— Теперь он где? — спросил Семён Иоаникиевич.

— В сборной избе, под караулом, — отвечал Ермак. — На волю выпустить — убежит, бесов сын. На запоре надо держать…

— Найдём для него и запертое место. Есть у нас каземат в нижнем этаже…

— Есть?

— Да… Никто там ещё не сиживал, не приходилось живьём брать их начальников. Пусть обновит…

— Это дело, — согласился Ермак Тимофеевич.

— Теперь отдохнуть дать малость людям да с Богом за Каменный пояс, — неуверенно сказал старик Строганов.

— Скор ты больно, Семён Аникич. Ребята-то не успели и воздохнуть хорошенько, оглядеться! — раздражительно сказал Ермак.

— Я и не говорю, что это так наспех было… Повременить можно.

— Известно повременить не можно, а должно… Ты бы, Семён Аникич, хоть угощенье бы какое ни на есть людям сделал да Ивана Ивановича бы наградил, чем посылать их сейчас из огня да в полымя. Не узнаю я тебя, с чего бы ты так сменился…

— Тут сменишься… Голова кругом идёт.

— С чего бы это?

— Да с тобой и с Аксюшей, — нехотя отвечал Семён Иоаникиевич. — Это ты, добрый молодец, правильно, — виноват, запамятовал… Строгановы никогда не были неблагодарными, — переменил он разговор…

— Я не к тому и говорю…

— Всё это будет сделано. Если я торопил поход, так для тебя только. Ты в поход, а я сейчас с нарочным царю челобитную… Скорей пошлём, скорей и ответ получим.

— Так-то так, только ты опять, Семён Аникич, запамятовал…

— Что ещё запамятовал?

— О родной твоей племяннице…

— Невдомёк мне слова твои.

— А домекнуться бы надобно… В жмурки-то нам с тобой, Семён Аникич, чай, играть нечего…

Ермак остановился и вопросительно посмотрел на старика Строганова.

— Вестимо, нечего. О чём же речь-то?

— А о том, что ведомо ведь тебе, что такой же я знахарь, как и ты, а коли Ксении Яковлевне помог, так потому только, что люб я ей.

— Ведомо, — со вздохом ответил Семён Иоаникиевич.

— А коли ведомо, так немудрено домогнуться, что от разлуки-то со мной ей не поздоровится. Как ты думаешь?