умерла она, понимаешь? Пока я тут «деньги зарабатывал»… – и Слейви угрюмо поднялся, толкнул напарника нехорошим взглядом, и ушёл.

А Гадкий остался, твёрдо намереваясь нажраться после смены, ему оставалось всего два часа дождаться, чтобы свалить из этого дерьмового местечка…

Амазонка23 из местного райошника24 давно уже заждалась, когда он исполнит кожаную трубку25 и забалабанит26 в неё чуточку горячих форинтов27

Слейви хочет помочь

– Слушай, девка… – неожиданно тихо прошелестел над ухом Лю Лю голос Слейви.

И душечка, растерявшись, забыла сделать правильно-страдальческое лицо и бесконтрольно ему обрадовалась. Нечаянно для себя, потому что Слейви был страшен, что та мораль, которой он служил верой и правдой.

А укладывалась эта мораль в очень примитивную установку: он человек маленький, не пристало ему осуждать сильных мира сего, а положено им прислуживать, чтобы заработать на кусок хлеба. Простенькая мораль, без затей. И тот факт, что сильные мира сего двинули его на работу, где кусок хлеба равнялся уже почти что мешку с купюрами – не сильно его изменил. Слейви где-то курковал свои «честно заработанные», почти ничего особенно на себя не тратя. По причине, что ему просто не было надо. Девчонок покупал иногда, а так чтобы разбрасывать вокруг себя купюры в пьяном угаре – он этого просто не понимал.

Нелегальный иммигрант. Из бедной семьи. Туповатый, – он не знал, как тешить своё эго, выворачиваясь наружу и изрыгая на окружающих презрение на основе материального превосходства, или злость, вкупе с кровожадностью и местью.

Это был мексиканский мучачо, небольшого роста, но крепкий и упорный, очень исполнительный и верный хозяевам, на которых работал, словно хороший пёс – преданно заслуживающий у хозяина похвалы. А лицом напоминал «ошибку природы», очень уж страшненький: губищи пухлые, брови низкие и мохнатые, толстый нос… в общем – служебная собака, а остальное не важно. Выносливый – за то и ценен.

Лю Лю с некоторых пор начала чувствовать его расположение. Сначала почти незаметное. Потом усилилось, и уже можно было ловить его неподдельное добродушие.

И постепенно его лицо перестало пугать. А однажды голубка заметила, что спокойно рассматривает его, при том, что в былые годы она не могла себя заставить даже на полминуты задержаться на лице с физическими дефектами: уродство там, к примеру, или злобные черты. Не могла смотреть, всегда опускала глаза. Или смотрела мимо: чтобы не видеть, но одновременно не обижая. Есть такой специальный фокус зрения, чтобы глядя – не смотреть… или затуманить взор, если видеть неприятно, либо опасно.

И вдруг, всегда игнорируя лицо одного из архангелов – для внутреннего пользования она давно называла обоих «Архангелы» или «Халаты», а второго отдельно – Гадким. А этого Халата другие называли Слейви, ну а сама она вообще с ним не общалась и не переглядывалась. А теперь обнаружила, что смотрит ему в лицо – без отторжения, смущения или сострадания, просто смотрит и всё, словно на обложку книги. При том, что лицо – страшнее не бывает. Но глаза Халата – маленькие, сильно голубые, что вообще обалдеть нетипично для мексиканских мучач – смотрели просительно. Он явно чего-то хотел. И Лю Лю прислушалась, давая понять о своём внимании.

И он заговорил.

– Ты хорошая, я знаю. Не обижайся на меня. Нам велено тебя мучить. Работа такая, но я хочу помочь, мой английский плохой, ты понимаешь?

Лю Лю кивнула.

– Я хочу тебе помочь, но не знаю, чем. Нам нельзя с тобой разговаривать.

Лю Лю кивнула опять.

– У тебя родные есть? Я принесу листок и ручку… Незаметно повернись к стене и там запиши на листке твой адрес, я заберу… Понимаешь? Адрес напиши, я отправлю весточку твоим родным. Чтобы нашли тебя. И вытащили отсюда. Напишу им, где тебя держат. Или позвоню, через чужую симку, чтобы за тобой приехали. Поняла? Здесь тебе больше нельзя.

Всё это он проговорил быстро, скороговоркой, тихо, но так чтобы она могла расслышать. И заодно намекнул, что за ними, возможно, подсматривает глазок видеокамеры.

Лю Лю не знала, что ответить. И невольно кивнула. Во всяком случае он принял это за согласие и вскоре притащил маленький листок бумаги с огрызком карандаша. Однако, после того, как пленница со всеми предосторожностями нацарапала ответ, Слейви обнаружил на нём вместо адреса только одна слово «потом».

* * *

Он, вероятно, понял, что пленнице нужно время, хотел оставить клочок от листка, но прятать-то особенно негде… Он вернётся позже, или завтра.

По всему выходило, что какая-то необычная суета его встревожила. Халатам, видать, тоже не говорили про финальную цель. Одно было ясно, что от таких господ хорошего не жди, и бедолажку Лю Лю со дня на день просто пустят в расход.

Лю Лю пришлось всерьёз задуматься о предложении Халата. Одной стороной – было не похоже, чтобы он врал. Но другой – его и самого легко могли казнить. Верить кому бы то ни было не приходилось. С учётом положения, где никто себе не хозяин.

Активировать некое действие могли в любой момент. Но пока их бдительность мирно посапывала… Растревожить улей ради такого эфемерного шанса?

1. Весточку он – отправит или нет?

2. Кто-то её получит, или нет? Кто защитники? Сыну что ли посылать в Москву?

3. И когда дойдёт? – …это же нужно время! А тут уже засуетились.

4. Сыну придётся по дурацкой наводке лететь в США?

5. А где гарантия, что его сюда кто-то пустит? Уж наверно дом охраняется, и в частную собственность тайно не пролезть?

6. С автоматами Калашникова что ли, игра в детектив или что? Выкрадать мамку?

7. А мамке уже всё нравится, ничего не хочет менять. И напротив – хочет, чтобы всё разрешилось само: «пусть жизнь накажет, пусть жизнь рассудит! » – Какой резон избегать этого?

Стивен всё ещё не отказался окончательно, навещает. И не важно, что он больше не любит, не спасает, секса меж ними нет, а напротив – он подставляет под всевозможные унижения, но это для её же пользы. Чтобы эго растворилось. Простительно. И это хорошо, Лю Лю уже почти без эго, так что ничего плохого больше не происходит.

Зачем бежать – вот вопрос, на который следовало ответить со всей ответственностью и очень срочно. И она решила дождаться ночи, чтобы как следует проникнуться – прощупать, что называется, вопрос на засыпку и реальность возможного.

И опять, уже