– Долой богатых! Довольно спекулировать на наши деньги!

Прежде чем кончился погром, почти все большие московские магазины были разбиты и разграблены; многих состоятельных русских, и мужчин и женщин, повытаскивали из автомобилей и экипажей и побросали в воду. Русские из высших классов не преминули поднажиться на этом деле. Они приказывали своим слугам и лакеям броситься в свалку и забрать столько шелка, кружев и мехов, сколько они смогут унести на своих плечах… В результате этой патриотической демонстрации градоначальник, губернатор и полицмейстер были уволены со службы.

Другой характерный для российских методов случай – как германцы были окончательно выселены из Москвы. Их сослали? Посадили в концентрационный лагерь? Нет. Полиция неофициально уведомила их о том, что если живущие в Москве немцы хотят покинуть Россию, то для этого есть возможность. В Москве, говорили они, германцу немыслимо получить паспорт для возвращения на родину, но если поехать в Пермскую губернию, что на пороге Сибири, у основания Уральских гор, то там можно хлопотать о паспорте и получить разрешение на выезд. Сотни германцев поняли намек и облепили поезда, отправлявшиеся по направлению к Перми. Они и до сих пор еще там…

В России есть четыре вида тайной полиции, и главная задача ее заключается в наблюдении за регулярной полицией и в том, чтобы шпионить друг за другом, кроме того есть еще дворники, исполняющие обязанности консьержа, которые все состоят на правительственной секретной службе. Во времена, подобные, например, нынешним, достаточно простого подозрения, чтобы попасть под военный суд или быть сосланным в Сибирь, если только вы не пользуетесь влиянием.

После нашего ареста в Польше, когда мы добрались до Петрограда, нас выслеживали полицейские сыщики, агенты военной контрразведки и грозной «охранки» – злейшей, наисекретнейшей полиции из всех остальных.

Но русских сыщиков легко распознать. Какова бы ни была его личина, будь он «рабочим», «мужиком», «извозчиком» или «нищим», он неизменно обут в лакированные ботинки и помахивает тросточкой с серебряным набалдашником. Маленькая кучка их постоянно стояла против дверей нашего отеля, и в долгие скучные вечера мы часто побрасывали в них бутылками. Если мы садились на извозчика, чтобы ехать в американское посольство, из группы отделялся кто-нибудь из сыщиков и на другом извозчике следовал за нами. А когда мы спускались на Невский, мы останавливались и ждали, пока он завернет за угол, что он делал быстрым шагом, думая, что мы уже далеко, и тогда уже мы следовали за ним целыми часами, к его вящему огорчению.

Из России невозможно выехать без «заграничной визы», поставленной на ваш паспорт городской полицией и разрешающей вам пересечь границу. Мы были, разумеется, под наблюдением городской полиции, но, несмотря на это, за тридцатипятирублевую взятку мы достали заграничные визы и сели в поезд, шедший к румынской границе. Следующим утром в Вильно в наше купе вошел жандармский офицер и, не спрашивая, ни кто мы такие, ни куда мы едем, заявил, что мы должны вернуться в Петроград. Там нас уже ждали тайные агенты охранки, которые препроводили нас в Главный штаб. Но начальник не знал, что мы добыли заграничную визу, и даже того, что мы пытались скрыться. Он просто хотел прочесть нам решительный приказ великого князя, по которому мы высылались из России через Владивосток за мнимое преступление.

В нашем отеле в Петрограде жила коренастая, здоровая, похожая на эскимоску, женщина с жесткими волосами, подрезанными, как лохматая грива шотландского пони. Звали ее княгиня N. Перед вечером она обычно приходила в чайную комнату, выбирала по своему вкусу мужчину и помахивала своим огромным дверным ключом, просто и откровенно приглашая его к себе. Русских это не коробило, но отель был полон американскими коммерсантами и их женами, и они обратились к управляющему по поводу этого неприличия. Управляющий приказал княгине выехать из отеля. Она отказалась. И вот, в истинно-русском духе, однажды, когда ее не было дома, он взял и вытащил из ее комнаты постель и остальные ее вещи. Вернувшись в гостиницу, она несколько часов бегала из конца в конец по коридору, обзывая его всевозможными именами, которые только могла придумать. Затем она ушла. Через пятнадцать минут подкатил на автомобиле чиновник тайной полиции, обрушился на управляющего и довел до его сведения, что если он еще хоть один раз побеспокоит эту женщину, он попадет в Сибирь. Княгиня оказалась агентом охранки…

От Залещиков до Тарнополя кроме нас в купе никого не было. За перегородкой сидели какие-то офицеры. Движимый русским любопытством и русским гостеприимством, оттуда вошел к нам капитан, говоривший немного по-французски. Он представился нам и с первых же слов начал выбалтывать все секретные военные сведения, какие только знал: где стоит его полк, сколько в нем штыков, как предполагали, пользуясь темнотой, перебросить его через Прут и напасть врасплох на расположение австрийских батарей. Это не было нескромностью с его стороны – просто не было ничего занятного в том, чтобы говорить людям о вещах, которые они уже знали. Но он весьма обрадовался, что встретившиеся ему иностранцы заинтересовались, как ему казалось, его болтовней. Он позвал нас в свое купе. Там сидело несколько полковников и капитанов. В глаза бросались их коротко остриженные головы, ярко начищенные сапоги и темные гимнастерки, сверкавшие знаками отличия. Портупеи были отстегнуты, и сабли висели на стене. Окна в купе были закрыты. На маленьком деревянном столике кипел пузатый самовар и стояла фанерная коробка с папиросами, рассыпавшимися по столику. Они курили, пили чай и отводили душу. При нашем приближении офицеры посторонились и, угощая нас чаем и папиросами, стали нетерпеливо расспрашивать нас о нас самих, о наших делах, о том, сколько мы получаем жалованья, много ли пьют в Америке виски, так ли жарко в Нью-порте, как на Ривьере и что мы думаем о войне. Потом эта необычная для нас беседа возобновилась на ломаном французском и немецком языках – по-видимому, в знак внимания к нам.

Каждый рассказал о своем первом половом опыте. От этого они перешли к обсуждению психологии пола, его отношения к творческой энергии, той власти, которую он имеет над жизнью людей…

Только к вечеру мы раскусили своих соседей. Это была комиссия офицеров, посланная генералом Дмитриевым, чтобы разыскать пропавшие где-то семнадцать миллионов мешков муки. А семнадцать миллионов мешков муки, если их сложить вместе, не уступят по своей величине среднему городу. И все-таки они исчезли.

Кажется, русское правительство закупило и отправило всю эту муку для довольствия юго-восточных армий на целый год. Мука была погружена из Киева на Тарнополь, расстояние двести тридцать верст, причем линия железной дороги пересекается другими путями только в двух местах. И все-таки где-то на этом пространстве больше тридцати поездов, груженных мукой, как сквозь землю провалились.

– Но куда же они могли деться? – спросил я.

Седой полковник с улыбкой пожал плечами.

– У нас есть основания думать, – сказал он, – что она была продана румынам, а оттуда переправлена в Австрию.