Ожидалось, что суд признает Симона виновным в убийстве Дельсаля, так как все знали, что именно он организовал это преступление. Но контратака епископа Уильяма произвела поразительный эффект. Как лаконично подытожил Томас, «епископ Норвичский весьма успешно выступил в защиту рыцаря»[398]. Тарб предложил блестящую защиту, драматичную и завораживающую, эмоционально насыщенную, логически последовательную и богословски приемлемую, пусть и недостаточно убедительную. Он включил в нее подробности, знакомые его аудитории, фрагменты и детали современных ему «фактов», на которых и основал свою версию событий. Тарб не составлял юридический документ по делу об убийстве Уильяма, он просто требовал отложить суд над Симоном де Новером, подняв процедурный вопрос, который, несомненно, должен был вызвать сочувствие аудитории.

Стратегия епископа создала судебный пат. «Король, епископы и бароны все собрались» в Лондоне, и король, «утомленный множеством речей», заключил: «Мы не можем уделить этому делу то внимание, которого оно заслуживает поэтому отложим дело до другого времени и до лучшей возможности»[399]. Суд над Симоном по обвинению в убийстве отложили sine die, и рыцарь оказался на свободе. Двадцать дет спустя он все еще куролесил в Норвиче. Если бы его признали виновным, ему по меньшей мере пришлось бы покинуть страну.

В конечном итоге евреев также не отдали под суд за предполагаемое ритуальное убийство, что оставило вопрос о вине или невиновности обеих сторон открытым для последующих авторов, а также для современников. С середины XII века предполагаемое ритуальное убийство считалось загадкой или детективной историей, которую пытались распутать историки и деятели церкви. Но для современников оно представляло меньший интерес и так и не было расследовано. Эта история уже сыграла предназначенную ей роль: она вызвала достаточно сомнений в умах королевских судей, чтобы отложить суд над Симоном по обвинению в убийстве. Нет никаких указаний на последующие попытки преследовать рыцаря по суду за убийство еврейского банкира или евреев за убийство христианского мальчика.

Убийцы Уильяма Норвичского так и не предстали перед судом. Поэтому его пример резко контрастирует с большей частью других знаменитых историй о предполагаемом ритуальном убийстве, в частности, с историями Хью Линкольнского и Симона Трентского, где евреев в поисках «доказательств» одного за другим допрашивали под пыткой, добиваясь от них последовательного признания. Поэтому представляется, что обвинение в ритуальном убийстве возникло из хитроумной юридической тактики. Епископ Тарб и его команда юристов разработали аргументы в ответ на все возможные случайности конкретного судебного процесса. Утверждалось, что этот суд продемонстрировал верховенство закона и, следовательно, правосудия при короле Стефане как во время гражданской войны, так и после[400].

Правосудие не свершилось. Нельзя согласиться с тем, что когда король «не вынес никакого решения, он de facto вынес решение в пользу евреев», как утверждал один исследователь[401]. Отложенный и так не возобновленный суд над Симоном позволил каждой стороне притязать на победу. Невынесенное решение и отказ преследовать евреев по суду за убийство Уильяма свидетельствуют о том, что в этом случае, как и во многих других, король проявил свою обычную нерешительность, не защитив евреев. Эфраим из Бонна от всего сердца восхваляет Стефана: «В Англии Высший Царь [Бог] спас [евреев] через посредство короля Англии, вложив в его сердце стремление защитить и спасти их жизнь и имущество»[402]. Но если бы Стефан и его двор отвергли обвинение в ритуальном убийстве, навет вообще вряд ли бы распространился. Своими колебаниями Стефан пытался удовлетворить противоположные интересы. Евреи Норвича оказались правы, когда утверждали (в словах, которые им приписывает Томас): если преступление «оставить безнаказанным подобным образом, мы не сомневаемся, что найдутся многие будущие подражатели этому дерзновению, и произойдет еще худшее»[403].

Обвинение в ритуальном убийстве проистекало не из личного благочестия отдельного монаха, не из вспышки насилия (народной ненависти, которую едва сдерживал раздраженный епископ); оно было следствием хорошо продуманной судебной стратегии, которую ученый, хитроумный клирик и управленец, столкнувшийся с трудной тяжбой, создал под немалым давлением. Попытка Тарба оправдать своего вассала, утверждая первичную вину евреев, преобразила то, что могли бы счесть отдельным убийством, в общественное и религиозное деяние. Именно это прежде всего превращает данный случай из «простого убийства» в «ритуальное». Именно образованный епископ и его команда юристов, а не один только Томас Монмутский, составили историю Уильяма, увековеченную в его «Житии».

После смерти Уильяма в Норвиче не было зафиксировано настоящих нападений на евреев. Томас Монмутский пишет об истреблении или рассеянии евреев и о «растущем позоре подобного преступления», но его основной пример – убийство Дельсаля, так что неясно, действительно ли бунты и изгнания имели место, и если да, то когда они произошли[404]. Как и в других обстоятельствах, Томас Монмутский, вероятно, преувеличивал, отталкиваясь от единственного примера. Нет никаких свидетельств того, что «рассеяние», которое упоминает Томас, обозначает нечто большее, чем тяготы военного времени, естественные превратности жизни и добровольное рассредоточение общины по мере того, как восстанавливали мир и возникали новые возможности для ведения дел[405]. Гражданская война и Второй крестовый поход закончились. Вот-вот должна была начаться эпоха, которую назвали «золотым веком английских евреев»[406].

Монахи и епископ вскоре поняли, какое сокровище оказалось у них в руках в виде истории подмастерья Уильяма, и начали приукрашивать и развивать ее. Они приняли близко к сердцу то, на что указали им сами евреи: именно они сумели создать святого, когда христианам это не удалось. Вымысел расцвечивал факты, а факты придавали достоверность вымыслу. И вскоре утверждения епископа Уильяма и Томаса Монмутского станут основой архетипического повествования о ритуальном убийстве.